Этот оказался хорошо сложен, высок, с бесшумной походкой барса, постоянно готового как к атаке, так и к защите. Волосы цвета гречишного меда в сочетании с темными бровями, слегка вьющиеся, обрамляли овал лица. Зеленые глаза ловца, словно расплавленный изумруд, казалось, обладали гипнотическим свойством. Темные брови вразлет контрастировали со светлыми волосами. Черты лица тонкие, заостренные, были способны в секундный срок превратить ироничного собеседника в невероятно опасного, решительного мужчину.
Вот только и время оставило на нем свои отметины: шрам перечеркивал левую бровь, вертикальная морщина на лбу — свидетель частых раздумий, следы ожогов каленого железа на запястьях и предплечьях — приветы сумеречного лабиринта. Одним словом — ловец. Тот, в ком чувствовалась настоящая сила, которая-то и делает мужчину красивым, а не приторно-миловидным.
В общем, этот блондин устраивал Кло во всем, и даже больше. Ровно до его «мне пора».
Тэд ненавидел сцены. А еще — ложь. Он чуял ее, как гончая — затерявшийся меж листвы лисий след. Противно. Но и он, смрад подери, не благородный сэр с породистой родословной, а оттого подкинул на ладони пенс. И положил его на прикроватную тумбочку.
— Твой гонорар, отработала.
Кло уставилась на монету. Ее, кокотку из небедного квартала, оценили по меркам портовой шлюхи?
Да как он смеет! Чернявая набрала побольше воздуха в грудь, но оказалось поздно, входная дверь гостиницы средней руки хлопнула, оставив ее в компании механического вестника. Вестницы. Сороки.
Та раззявила свой железный клюв и заклекотала. В ее раскатисто-скрежещущем «киик» Кло уловила явно глумливые интонации и грязно выругалась. А потом шестеренки посыльной закрутились, и она вылетела во все еще распахнутое окно.
Тэду же было уже не до вчерашней пассии. Размеренные вдохи и выдохи. Нужно как следует разогнаться, тогда вхождение в лабиринт будет не таким болезненным. Путь через серый пепел — самый короткий, но не самый безопасный. Да и воспользоваться им могут только ловцы, и то — не все.
Червоточина, появившаяся в воздухе от брошенного вперед сгустка заклинания, раззявила свои хищные лепестки, и Тэд прыгнул в ее центр. Края дыры сомкнулись за его спиной, отсекая бегущего от обыденного мира.
Лабиринт Тэд не любил, и тот отвечал ему взаимностью. Но не всегда ли мы тех, кого больше всего ненавидим, знаем лучше всего?
В это же время, Хлоя Элгрис.
Я приходила в себя рывками, словно утопленница, что в последний момент передумала умирать. То выныривала на поверхность, глотая ртом воздух, то вновь погружаясь в бездну кошмаров. В те редкие мгновения, что я приходила в сознание, перед моим взором вставал закопчённый потолок в разводах, прикрытый вуалью из паутины. Голос с характерной старушечьей хрипотцой порою сетовал:
— Ну давай уж, болезная, поправляйся. Или умирай, не мешай честным людям жить, — и в мой рот вливался то густой до смолы, тягучий и горький отвар, то вода.
Все же мне удалось выплыть из этого кошмара, а не утонуть. Наперекор самой себе, не отправиться по путям лабиринта за грань.
В один из вечеров я окончательно пришла в себя. Открыла глаза. В каморке, что стала мне и лечебницей, и спальней, и трапезной у стены посапывали, прижавшись друг к другу, двое мальчишек. Наглая облезлая полосатая кошка вылизывала свою лапу в углу. За тряпкой, что символизировала дверь, слышалось шкворчание, а по низу тянул запах прогорклого жира.
Я сглотнула и попыталась повернуть голову. Ровно в этот момент за занавеской послышалось шуршание. Морщинистая рука отдернула ткань, и в каморку вошла грузная и невысокая старуха.
— А, оклемалась-таки? — она уперла руку, в которой держала засаленное кухонное полотенце, в бок. — Ну, слава Престололикому! А то-ть Олаф все переживал, что рванешь…
— К-к-к-как рвану? — выдала вместо приличествующего ситуации «где я?» и «что со мной?», — столь велико было мое удивление от услышанного.
— Знамо как, полыхнешь и подожжешь все вокруг, — ничтоже сумняшеся, подбоченясь, ответила карга.
Мальцы сонно завозились, просыпаясь.
— Простите? — голос был словно чужой, а в горле при каждом звуке будто скальпелем изнутри проводили.
— Прощаю, — великодушно отозвалась собеседница, а потом, закинув полотенце на плечо, назидательно пригрозила пальцем: — Ишь че удумала, малахольная, убиться ей, видите ли, захотелось… Места другого найти не могла… Зачем под леса полезла?
— Я не… — попробовала было возразить, но старуха, видимо, державшая до этого свой гнев в узде (и правильно, что на бессознательную-то кричать? толку-то мало), сейчас отводила душу.
— Тебе может жизнь и не мила, а бригадиру …. У него подряд, сроки, семья, дети… Ты башкой-то своей думала, когда самоубиться-то решилась? И ладно бы ты простая была…
Тут мне захотелось горько усмехнуться, ну да, судя по всему, перепугавшиеся рабочие, поняв, что под завалами не оборванка, переполошились, что им влетит. Но дальнейшие слова старухи разрушили мое вроде бы логичное предположение.
— Когда поняли, что ты еще вроде как живая, и вызвали целителя, этот шаромыжник, который лечить-то толком не умеет, лишь амулетики свои прикладывает, и заявил: умирает маг, да еще и огненный.
Я все еще не понимала, к чему клонит карга. Видимо, увидев на моем лице полную растерянность, старая сжалилась:
— Ты откуда такая взялась? Вылупила на меня свои гляделки… Будто не знаешь, что маги просто так по путям лабиринта за грань уйти не могут — им силу девать куда-то надо. А ты рвануть могла. И это — рядом с наполовину построенным кораблем! Аккурат там, где все ихние моторы-двигатели, с уже сидящими внутри ентими демонами окаянными…
— Элементалями, — машинально подсказала я.
— … Вот-вот, енлименталиями, — крякнула спикерша. — Они же, собаки, наружу вырваться могли и весь корабль разворотить… Да Олафа за такое в кандалы бы и на каторгу.
Старуха выдохнула, видать, выговорилась, спустила пар и уже спокойнее спросила:
— Ну ты как, умирать раздумала?
Для меня же сказанное оказалось ушатом ледяной воды, и вместо ответа я прохрипела:
— А почему я жива осталась?
Старушня нахмурилась, поджала губы, видимо, вопрос ей не понравился.
— Расскажу все, если обещаешь не подыхать в ближайшую неделю.
Я лишь кивнула, и, видя недоверчивую гримасу приземистой и стройной, как шарик, хозяйки, для верности прохрипела «клянусь». Она же, ухмыльнувшись, развернулась и … ушла.
— А как же…
Я почувствовала, что меня надули. Наглым образом обманули, когда из-за занавески донеслось:
— Так я же не обещала, что прямо сейчас. Мне недосуг пока с тобой калякать. Скоро придут на ужин, а кормить нечем.
