Аля, мать его, где же ты?
И тут же слышу вертолет. Вместе с начинающейся пальбой. Ну, — ни хрена, отсюда я эту суку точно выбью!
— Аля, — вот теперь я осторожен, тащу на спине Морока так, чтобы ни одна пуля не зацепила. — Нужно чудо!
— Все не так страшно, — устало улыбается, осмотрев его уже внутри. — Надеюсь, это чудо удастся. Очень вовремя, Арт. Еще полчаса — и спасать было бы некого.
— Ты не человек, ты — Ангел — хранитель, ты знаешь, — целую ее ладони, вытащившие уже не одну сотню с того света.
— Береги себя, Арт, — кивает на прощанье Аля.
Угу. Я себя буду беречь. Обязательно буду. И начинаю прямо сейчас, — распрямившись и ринувшись вперед. Видя перед глазами не людей, — а только одного. Альбиноса. Расстреливая именно его каждый раз. Того, кто убил женщину друга, — да, понадобилась война, чтобы мы с Мороком почувствовали себя почти что братьями, — и сейчас его рану и утрату я ощущал, как свою. Того, кто отнял мою женщину, разбив счастье, ставшее возможным. Того, из-за кого, возможно, мы с Мороком сегодня виделись в последний раз.
— Убью, сука, — ревел, паля во все стороны.
Мои люди не спали трое суток.
Озверев, я просто шел вперед, паля направо и налево — больше уже ничего не просчитывая, не пытаясь быть осторожным, не пригибаясь, не прячась от пусь.
Морок бы никогда не допустил бы такого, — но Морока здесь не было, и никто, даже, кажется, сам Господь Бог не знал, выживет он или нет.
Аля только тяжело вздыхала в ответ на мои звонки и я прямо таки видел ее сжатые губы и нахмуренные брови.
— Мы делаем все, что можем, Арт, — получал я неизменно один и тот же ответ.
И зверел. Зверел с каждым шагом все больше и больше.
Хрен знает, как так получилось, как вышло, — я, никого не привыкший подпускать к себе близко, даже тех, с кем не одну кучу дерьма выгреб и прошел вместе не год и даже не два, — всегда ведь каждый может предать, каждый, — так что не доверять, не привязываться, не пускать кого-то ближе, чем секс и общее дело, — стало моей заповедью номер один.
Но сейчас эта заповедь разлетелась на хрен.
Света и Морок.
Хрен знает, но за недолгое время, что я его знаю, он реально стал мне, как брат, которого у меня никогда не было.
Я будто сплелся с ним какой-то странной одной упряжкой, — и, пусть мы совершенно непохожи, но эта общность, это родство какое-то на необъяснимом уровне, разжигало меня изнутри.
Я не думал о том, чтобы выжить и о том, что будет дальше.
Я просто убивал.
Расстреливал.
Мстил.
Только одно желание, одна потребность, единственная страсть, — сравнять все здесь на хрен с землей, а после и его, — так, чтобы под корень, чтобы ни хрена, ни пылинки от Альбиноса не осталось.
Сыновей своих, сука, он из-под пуль увел.
Но я, блядь, — найду. Если не сдохну в этом месиве. Найду и уничтожу все.
Сердце, блядь, вырву тому, кто отнял у меня самых близких мне людей. Размажу.
И пули меня боялись.
Будто сами отталкивались от моего неуемного бешенства, которое рвало вперед, которое давало силы идти, забывая про сон, еду и отдых. С хера нам отдыхать, когда можно крушить и ровнять все с землей?
И я сравнял.
Выжженую пустыню по себе оставил.
Выжженую и залитую запекшейся ровью, всю пропитавшуюся ее сладко — тошнотворным ароматом.
Не осталось никого и ничего.
И, блядь, на каналы Морока, на стволы, которые через них перевозил Альбинос и на его наркоту мне было насрать.
Только месть. Только ненависть. Единая. И беспощадная.
— Аля? — я остановился, будто пришел в себя.
Понял, что мочить больше некого, — одно черное воронье покрывает поля, доклевывая то, что я по себе оставил им для пиршества.
— Он приходит в себя, Арт, — слышу, после ее неизменного вздоха облегчения.
Каждый раз думает, глупенькая, что меня замочат. Каждый раз говорит со мной, как в последний раз.
Нет, девочка, завалить меня сейчас невозможно.
Тело-то, — да, но ураган, бурю, что тащит меня вперед, — ни хрена не возьмет. Кажется, тело даже бы повалилось и сдохло, а ненависть моя все равно смерчем бы летела по полю и забирала за собой жизни.
— И? — это не показатель, я уже знаю, насмотрелся. Иногда приходят в себя именно перед последним вздохом. Такая, наверно, милость судьбы, — дать человеку возможность попрощаться, слова какие-то последние сказать. Но и ее заслужить надо.
— Жить будет, — еще один облегченный вздох. — Ты сам-то как?
— Скоро увидимся, красавица, — ухмыляюсь и даже подмигиваю Альке, хоть она этого и не видит. Почувствует. — Я ж тебе романтический отпуск обещал. Разве я могу так просто сдохнуть и оставить за собой тебе такой должок?
— Сумасшедший ты, Арт, — чувствую, и она улыбается, хоть и хмурит брови.
— Был бы нормальным — лежал бы в земле, — ухмыляюсь.
Хотя, — нет. С моим фартом хрен бы меня кто в нее положил. Так бы сдох, вот как эти, — без всяких закапываний, с вороньем одним, зато, блядь, сытым!
— Освободишься, — заказывай столик в ресторане. Где-нибудь на крыше, чтобы красивее было. Я обязательно успею к ужину.
— Освободишься тут с тобой, — бурчит Аля. — Работы мне на сто лет вперед подбросил.
— Ну, так и мне не рубашку осталось погладить. Как раз управимся, — усмехаюсь, так и представляя себе тихий спокойный вечер с легким ветерком над скалами. Как раз такой ресторанчик мы с Мороком и задумали. Гостинница-небоскреб с рестораном на крыше и верхним этажом из стекла, — чтобы когда дождь посидеть было можно и капли как будто обтекали со всех сторон.
Видимо, как раз к тому времени, как мы с Алькой освободимся, эта гостиница и достроится. Не ближний свет.
— Арт? — хм… А вот это уже — важный звонок из столицы.
— Да, — даже не дергаюсь, — я в своем праве вместе с Мороком, так что, по правильным законам мне уж точно предъявлять нечего.
— Наворотил ты… — слышу усталый и недоверчивый голос. — Конкретно наворотил.
— Правда? — вот даже расхохотаться хочется. Особенно, глядя вокруг. Лично я бы назвал всю эту картину совсем другими словами, гораздо покрепче. Ну ладно, — пусть будет наворотил, хрен с ним.
— Зато на место поставил.
— Это — да… — усталый вздох. — Только пока затаись и веди себя крайне законопослушно, понял меня? Альбинос тут очень бурную кампанию против вас с Мороком развить пытается. Так себя веди, чтобы даже за алкоголь за рулем не попался, понял?
