— Я не ощущал ничего подобного с тех пор, как покинул Оксфорд и погрузился в пучину светской жизни, — улыбнулся маркиз.
— Не может этого быть!
— Но почему же, если это так?
— Мне кажется, если поэзия живет в вас, вы чувствуете это и понимаете, что она требует выхода. Если вы не находите возможности самовыражения, это причиняет вам боль.
А может быть, страдаете не только вы, но и мир, который вы, возможно, лишаете чего-то важного.
Маркиз с удивлением смотрел на свою собеседницу, но она, откинув голову, казалось, целиком погрузилась в созерцание цветущих деревьев над собой.
Подул слабый ветерок, и в воздухе закружились все новые и новые лепестки. Они ложились на светлые волосы Айны, на ее плечи. Маркиз подумал, что только в стихах он мог бы передать свое восхищение этой бесподобной картиной.
Словно зная, о чем он думает, девушка тихо проговорила:
— Вот сейчас прекрасные строки пришли к вам, и я уверена, в вашей жизни было много, очень много мгновений, когда поэзия в вас рождалась, но вы не записывали ни строчки, хотя и должны были бы сделать это.
— И сегодня вы упрекаете меня за это? — спросил маркиз.
— Я просто думаю, что вы упускаете возможности, которые могут никогда не повториться.
Надо сказать, маркиз был потрясен. Уже очень давно ни одна женщина ни в чем не упрекала его, кроме тех случаев, когда он давал ей понять, что у него пропал к ней интерес.
Почему же это дитя упрекает его за растраченные впустую возможности, когда он занимает превосходное положение и в графстве, и при дворе, и в светском обществе? Его ценят не только женщины, но и мужчины, много старше, чем он сам.
Он искал слова, чтобы убедить Айну, что она ошибается, но она сказала:
— Возможно, вы сбились с пути, так как успокоились и потеряли способность волноваться и изумляться.
— Но это не так! — запротестовал маркиз, но понял, что Айна его не слушает. Ее мысли блуждали где-то далеко, своими собственными путями, а ее сосредоточенность заставила маркиза почувствовать, словно она, подобно ясновидящий, проникает своим внутренним взором в его прошлое.
— Даже самые совершенные и красивые вещи могут стать слишком привычными, — произнесла она мягко. — Именно поэтому нужно всегда подниматься в горы, в прямом и в переносном смысле. Когда мы достигаем одной вершины, впереди видна уже другая. Папа сказал бы: виден новый горизонт, а за ним и другой, и так без конца.
— Вы действительно думаете, что в таком случае я был бы счастливее?
— Я думаю, вы нашли бы себя, — ответила Айна.
Маркизу казалось, что его собеседница словно опутала его какими-то колдовскими чарами. Чувствуя странное беспокойство, он постарался обратить все в шутку и насмешливо произнес:
— Вы говорите так, будто заглянули в магический кристалл или прочитали мою судьбу по картам.
Айна, словно не замечая его агрессии, спокойно ответила:
— Отчасти вы, видимо, правы. Именно это я и делаю. Но для этого мне не нужны ни карты, ни магический кристалл.
— Но как тогда?
Она повернулась к нему с улыбкой, и ему показалось, что солнечный свет струится из ее глаз.
— Так же как для папы его картины, а для вас ваши стихи, у меня есть способ выразить мои чувства и мысли.
— Какой же?
— Полагаю, мне следует заставить вас самого отгадать, в чем он состоит, а то ваши инстинкты совсем проржавели.
Господи, она подтрунивала над ним. Такого с маркизом еще не случалось.
Только теперь он заметил озорную ямочку у нее около рта, которая придавала ей шаловливый вид.
Сказав про себя, что Айна просто затеяла детскую игру, в которой он должен принять участие, маркиз немного подумал, потом сказал:
— Вы очень музыкальны. Когда вы сейчас танцевали здесь, мне почудилось, что вы слышите музыку, которая льется с небес.
— Вы правы, — без всякого смущения откровенно призналась Анна, — но не музыка помогает мне выразить себя.
— Тогда что же? Скажите мне!
Она, видимо, колебалась, и он поспешил заверить ее:
— Мы же договорились вчера вечером: все, что вы мне расскажете, останется в секрете, никто не узнает об этом.
— Я ждала, что вы это скажете.
— Выходит, я все же не совсем потерял природную интуицию.
— Или просто прочитали мои мысли.
— Этому я еще постараюсь научиться, — заметил он, — Но поведайте же мне ответ на вашу загадку.
— То, что помогает мне выразить свои ощущения, кажется весьма странным, честно говоря, даже несправедливо было требовать, чтобы вы догадались об этом.
Она помолчала, потом заговорила снова:
— Я не умею писать картины, как папа, но я пытаюсь рисовать. И мне интересно рисовать самых разных людей, которых я встречала, путешествуя по всему свету.
— Мне было бы любопытно посмотреть ваши рисунки, если бы вы согласились показать их мне.
— Но вас они могут возмутить.
— Почему?
— Видите ли, когда я рисую людей, мой карандаш каким-то странным образом изображает не только их характер, но либо то, кем они являются на самом деле, либо то, кем им следовало бы быть. Это происходит помимо моей воли.
Айна сильно сжала руки и продолжала:
— Мне довольно трудно вам это объяснить. Но вот, например, я рисовала одного арабского шейха, и он полагал, что я изображу его во всем блеске славы главы рода. Но когда рисунок был закончен, на листке бумаги оказался изображен совершенно нагой человек, воздевший руки к небу, словно в мольбе о помощи.
Маркиз, ошеломленный, слушал ее. Потом спросил:
— А меня вы рисовали?
Айна кивнула.
— И каким же ваш карандаш показал меня?
— Возможно, мне не стоит рассказывать вам, но ваши слова подтверждают, что вы сумеете понять меня.
— Я постараюсь выдержать все, как бы трудно мне это ни было, — пообещал маркиз.
— Когда я начала рисовать, я задумала изобразить вас царственной особой, каким вы мне показались при нашей первой встрече, возможно, даже в образе Кубла-хана.
— А получился нищий бродяга? — в голосе маркиза звучал недвусмысленный сарказм.
Снова Айна отрицательно покачала головой.
— Нет, на рисунке появился паломник, сидящий на обочине дороги спиной к горам, с которых спустился.
Стало тихо. Потом маркиз спросил:
— Вы сказали мне правду?
Айна не ответила. Она только молча повернулась к нему.
