— Сам ты голубой. Мужчины склонны к дальтонизму. А ещё к мудачеству.
Я пожал плечами — мне на ёлку насрать. Иду себе тихонько сзади, наблюдаю за мучениями Барби и самую малость за её задницей, отсюда она очень хороша. Барби кряхтит и пыхтит так старательно, что у меня даже эрекция появилась. Спишем это на задницу… Иду и думаю, когда же попросит помочь? Не просит. Между вторым и третьим этажами у меня лопнуло терпение и ёлку я отобрал.
— Чугунная она что ли? — удивился я.
Донёс до квартиры, поставил возле мотоцикла, все, дальше пусть сама. Пошёл на кухню искать еду. Тут следовало сказать, что готовила Барби отлично, и её еда была гораздо вкуснее пиццы, а ресторанная, оказывается, приелась. Но… все это было до того, как она освоила чили. Теперь я пробовать боюсь. Барби возилась с елью, я принял душ. Отсиживаться в кабинете было глупо — там из-за старых деревянных рам ужасно дуло и было холодно, Барби даже под дверью туда подтыкнула. На кухне мне надоело. Я смирился — мне придётся находиться в одной комнате с Барби добровольно.
Я сел на диван, уткнулся в телефон. Одним глазком смотрю на неё. У неё елка отказывается стоять, падает. Барби матерится, как сапожник, и ёлку ставит обратно, та снова падает. Я даже заинтересовался, телефон в сторону отложил. Дальше Барби ушла в свою комнату и вернулась… с ящиком инструментов.
— Тебе помочь?
— Обойдусь без рафинированных снобов.
Ха! Ничего, моё дело предложить. Я ожидал фиаско, однако Барби перевернула ёлку — она грохнулась на пол с диким шумом и скрежетом, а потом споро заработала отвёрткой. И елка встала. Игрушки у деда были, целая коробка.
Елка после волочения и падения немного примялась, и выглядела так себе, особенно, если вспомнить, что она голубая, но Барби это нисколько не смущало. Уселась на пол, сидит, игрушки сортирует. Красные шары. Голубые. Все стекло, ещё советского производства. Крошечный дед Мороз на верёвочке. Домик с заснеженной крышей…
Я давно понял, что мы с Барби не одного поля ягоды. И дело не в том, что кто-то хуже, кто-то лучше, просто — разные. А сейчас… она словно про меня забыла. Достала моток гирлянды, включила в розетку. Огоньки мигают разноцветными всполохами, словно в догонялки играют на её коже. В руках — игрушка. Она внимательно её рассматривает, о чем думает, интересно? Уж явно не о том же, о чем я.
Я думал об упущенных возможностях. Вспомнил то самое лето. Мне восемнадцать, ей шестнадцать. А она такая… красивая. Просто невозможно. Нет таких слов, чтобы описать мягкий цвет её загорелой кожи, пряди выбеленных солнцем волос… как описать смешинку, что жила в её глазах? Никак. Казалось, она была готова смеяться по любому поводу. Губы изгибались в улыбке, влажно блестели белые зубы. Она вся такая была… как из сказки. Из очень неприличной сказки. Невозможная и недостижимая. Глупая и ветреная маленькая эгоистка.
В глазах у неё не только смех и чувство превосходства над всеми. Там наркотик. Я никогда не баловался наркотой, мне это не нужно было, но уверен — действие такое же. Когда ещё и ещё хочется. И хорошо, и больно. И кажется, что в пропасть летишь, остановиться невозможно, исход — летальный, много не дано. Наркотики вообще до хорошего не доводят.
Дед, насколько же ты коварен, с неожиданной грустью и нежностью думаю я. Неужели ты все знал? Поэтому твои сети так крепки? Но почему ты считаешь, что так лучше будет? И вообще мне страшно. Потому что сейчас в её глазах кружатся в хороводе огоньки гирлянд, а сами они такие глубокие, словно омуты, затянет, и останешься там навечно. Только вот не хватало вернуться в свои восемнадцать. Столько лет уже прошло. Оно того не стоит. Я не хочу снова попасть в зависимость от улыбки девушки, которая смотрит сквозь меня.
— Барби, — позвал я.
Она вырвалась из своих мыслей, отложила игрушку, посмотрела на меня. Черт, зачем она смотрит именно так?!
— Ёлку наряжать захотелось?
Я покачал головой — нет.
— У меня вопрос… помнишь, когда тебе шестнадцать было. Тем летом. Тот байкер-качок, он же сам тебя бросил, а почему?
Тогда я ненавидел её, но все равно не мог понять — как от неё можно отказаться? И ненавидел качка не столько за сломанный нос, а за то, что у него было то, чего у меня никогда не будет. Барби. А он отказался от неё.
— Вспомнил тоже, — улыбнулась она. — Сто лет уже прошло… Он смешной был. И красивый, ага, не без этого. А бросил он меня потому, что ему секса хотелось.
— А ты что? — глупо спросил я. — Не того?
Она посмотрела на меня внимательно. Потом — на свои игрушки. Выбрала ту, что помассивнее, снеговик, напомню — стеклянный. Взвесила его в руке, видимо, удовлетворилась.
— Видишь? — игрушку показала. — Сейчас брошу тебе прямиком в лоб. Тут близко, не промахнусь. Мне шестнадцать было, придурок.
А потом я сам себя ненавидел за то, что весь вечер тянуло улыбаться, как счастливого идиота, словно случилось нечто важное. Что-то, что имело бы смысл, хотя сам понимал, что это не так.
— Ты чего это улыбаешься? — подозрительно спросила Барби.
Видимо, улыбка все же порвалась наружу.
— Ничего. Елка у тебя ужасная. И все же голубая, чтобы ты не говорила.
Подошёл, попытался поправить погнувшиеся гибкие ветки, у которых был не изысканно благородный цвет голубых елей, а прямо вырвиглазной. Подумал — да ничего такая елка. Очень даже милая. Барби полезла в кладовку за ещё одной коробкой игрушек, потом подумала и свет выключила. Теперь стало просто неприлично новогодне.
— Звезду свою давай.
Барби сидит внизу, перебирает сокровища, они поблёскивают в свете гирлянд, я сражаюсь с кривыми ветками. Звезду она нашла, тоже советская, конкретная такая, мне протянула. Смотрю на Барби сверху вниз. Глаза круглые, в полумраке мерцающем кажутся непривычно тёмными. И губы тоже, хотя помаду она уже смыла. Такая вся… меня охватило знакомое уже состояние — Барби хотелось потрогать, чтобы убедиться, что она настоящая. А учитывая, что я уже давно совершеннолетний, потрогать хотелось основательно, то есть — везде. Дед, что же ты делаешь!?
Я присобачил звезду наверх ёлки, убедился, что не свалится. Поднял ещё один моток гирлянд, принялся распутывать. Что ни говори, украшение ёлки процесс увлекательный, вот вроде не хотелось, а теперь не заметил, как втянулся. Свет нужно включить, успел подумать я. Оно конечно красиво и празднично, когда все мигает, но гирлянда запуталась уже десяток лет как, наверное. Барби потянулась к ёлке, мы с ней столкнулись… Она отпрянула, я успел её придержать, за тонкую талию, успел ощутить рукой тонкую полоску толпой кожи под майкой, кровь вся бросилась от мозга к паху, я даже не сразу сообразил, что такое вообще хрустнуло.
— Это игрушка, — сказала Барби. — Я на неё наступила.
— Блядь, — выругался я.
Вот тебе и новый год, вот тебе и огоньки праздничные. Пошёл, свет включил. Барби стоит на одной ноге возле разбитой игрушки, на полу капли крови. Я мгновенно испугался, хотя и пытался себя убедить, что это всего лишь игрушка, не умирает никто.
