— Это не юбка, — медленно сказал Захар. Покрутил в руках её. — Это блядь, повязка для глаз? Что это? Она на мой член не налезет!
— У тебя просто очень огромный член, — пытаясь оставаться серьёзной ответила я.
Он снова глаза закатил — дурная привычка.
— Ты думаешь, что если польстишь моему члену я стремительно подобрею?
— Ну, обычно это помогает. С остальными мужчинами по крайней мере.
Захар бросил юбку на кровать, спугнув несчастную Мальвину. Затем снова полез в кучу вещей. Достал топик без бретелек, ещё пару юбок, розовое платье, кожаные шорты… Всё это в одну кучу.
— Ты чего это? — заволновалась я.
— Сейчас я это выброшу.
И так спокойно сказал. А я… я не могла позволить ему это сделать. И не потому что тряпок жалко, хотя врать не буду — жалко. Просто я Анька Стрельцова, и не какому то мужику, тем более Захару, пытаться указывать мне что одевать. Я решила действовать на опережение — пока Захар искал, что бы ещё выбросить, метнулась к горке вещей и сграбастала их в охапку.
— Не отдам.
Захар протянул руку, я замотала головой. Сбежать бы, да только выход из комнаты перекрыт вот же ситуация глупая. Стою, прижимаю к себе ворох тряпок, в глазах решимость — Жанна д'Арк, не меньше. Думаю — насколько далеко он готов зайти в этой дурацкой затее? Господи, даже Ромочка не посягал на святое.
— Что конкретно тебя бесит? — учтиво поинтересовалась я.
Он задумался, посмотрел на меня с прищуром. Затем сделал шаг ко мне, я от греха шагнула назад.
— То, что ты… — он развёл руками. — Такая. Я тебя знаю. Узнал так близко, как раньше и в страшных снах не снилось, и теперь могу утверждать… что ты можешь быть другой. Если захочешь.
Это было неожиданно подло. В моей жизни постоянно встречались люди, которые считали, что лучше знают, как мне жить и какой быть. Но раньше казалось, что Захару на это плевать. Он ненавидел меня такой, какая я есть.
— Такая? — переспросила я. — Да, блядь, я такая. И знаешь, к чужому снобизму я привыкла. У меня иммунитет. Я пережила технический вуз, я пережила детство в котором ты был каждое долбаное лето. И знаешь, что я поняла? Меньше всего я хочу что-то доказывать. Я затрахалась, понял? Пусть принимают меня такой, какая я есть. Я не желаю уродовать себя в угоду шовинистам и тебе тем более, понял? Ты мне никто!
— Правда?
И столько… угрозы в его голосе. Пожалуй я сама страдаю предвзятостью мнения и Захара недооценила, точнее, его упертость. Он снова шагнул ко мне, дёрнул злосчастную юбку из моих рук. Я отреагировала автоматически — размахнулась и хлестнула его лифчиком от купальника, зажатым в кулаке, и сама ахнула от неожиданности. Удар по лицу пришёлся застёжкой и теперь на лице алела царапина.
— Я хотел по хорошему! — проревел Захар.
Я шагнула назад, но отступать было некуда — позади кровать. Колени подогнулись и я мягко упала на постель. Захар навалился сверху, дёрнул за бесценные тряпки, я перевернулась на живот и попыталась уползти по пластунски, но когда на тебе мужик лежит сверху особо не поползаешь. Постель закончилась внезапно и мы просто скатились вниз, причём Захар упал на мягкое — то есть, на меня. Борьба получилась короткой и бесславной, но мы порядком запыхались, Захар дышит тяжело, я тоже, одежда моя рассыпалась…
— Ты чокнутая, — констатировал Захар. — Ты меня бесишь. И ты слишком красивая. Мне это не нравится.
И меня поцеловал. Что же, мне Захар и самой нравится не очень, зато лежать под ним, целовать его, торопливо стягивать его одежду, чувствовать его кожей нравится очень. Подумать только, мы три дня сексом не занимались! Кажется — вечность. Прижимаю его к себе, ближе, чтобы лицо к лицу, заглядываю в глаза. Провожу большим пальцем по ссадине. Она не глубокая, но у виска выступила капелька крови. Я её слизнула.
— Ты упрямая.
— Ты тоже.
Голос прерывается, мои трусы жалобно трещат, он снимает их не слишком деликатно.
— Ты невыносимая.
— А ты зануда.
Вынуждаю его перевернуться, сажусь сверху, медленно опускаюсь на его член, вбираю его в себя полностью, глубоко, до лёгкой ноющей боли внизу живота. Эта боль мне нравится. Она — правильная. Сладкая…
— Ты…
— Хватит болтать, — перебиваю я.
Наклоняюсь, прихватываю зубами плоский мужской сосок. Захар стонет, обхватывает мои ягодицы руками, вынуждая двигаться резче, быстрее…
— Больше никаких дней без секса, — сурово говорит он потом. — Я тебе не какой-нибудь муж, чтобы меня так воспитывать.
— Больше никаких попыток заставить меня быть не мной, — вторю я.
Мы лежим на моих же шмотках, обильно усевающих пол. Мне в спину врезается застежка злосчастного купальника, но слишком лениво шевелиться чтобы его из под себя вытянуть.
— Я чувствую себя беспомощным, — вдруг признается он. — Когда думаю, что ты привлекаешь мужское внимание, что к тебе будут приставать, а меня рядом не будет. Я хочу надеть на тебя паранджу.
Я все же перевернулась на бок, отбросила купальник. Одной рукой подперла щеку, второй прошлась по мужской груди, затем вниз до пупка, потом наверх, до колючего подбородка, обвела твёрдые губы…
— Я справляюсь, — сказала я. — Правда.
Захар насупился, поймал мою руку, крепко стиснул в ладони, я даже вскрикнула. Вот ведь неугомонный.
— Мне все равно не нравится, — упрямо продолжил он. — Давай хотя бы договоримся, что пока я твой муж, ты будешь таскать вот эти все крошечные тряпки лишь когда я рядом? Чтобы не одна сволочь к тебе руки не тянула.
— А потом? Когда мы разведёмся?
— Пусть дальше твой следующий муж страдает. Пошли собирать осколки, пока Писюн не поранился.
— Мальвина, — привычно поправилась я со вздохом.
Осколков очень много. Большие куски собирали руками, затем мели веником, потом — пылесосили. К счастью тарелки были фаянсовыми и фарфоровыми, поэтому сколы были не такими острыми, как у стекла.
— Чего улыбаешься? — спросил Захар, высыпая в мусорное ведро очередной совок мелкого крошева.
А я улыбалась потому, что была довольна. Подумаешь, тарелки… не жалко, купим новые. Когда нам вернут наши деньги, конечно. Зато в нашу маленькую неправильную семью вернулся мир. И секс, кстати, тоже. А вечером мы сидели и ели горячую жареную курицу, оглушающе пахнущую чесноком — с ним Захару пришлось смириться, прямо из сковородки. Оказалось, что дома нет вообще ни одной тарелки. Есть было неудобно, жир капал на руки, на грудь, на ноги — ужинали мы голышом. Я вся пропахла жареной курицей, но охоты смеяться это не отбило. Мне было хорошо.
— Иди сюда, неугомонная дикая женщина, — позвал Захар.
И я пошла.
