— Я не знаю, мам. У него много работы, а я не могу уехать сейчас сама, — вру, не краснея.
— Я понимаю. Звони, я буду держать тебя в курсе, — говорит мама.
Отключаюсь и отбрасываю телефон. Собираюсь на работу, которая за последние две недели стала моим вторым домом. Я нарочно остаюсь подольше, выматываюсь до состояния, когда безразлично абсолютно все и нет сил на сопротивление.
Прихожу и сразу окунаюсь в прием детей с ОРВИ, воспалением, ангиной, банальной сыпью, диатезом, коликами в животике. Под конец рабочего дня понимаю, что поставила минимум пятьдесят диагнозов.
За то время, что я провела в городе, уже успела заработать себе имя. Несмотря на то, что мне еще нет тридцати, я уже пользуюсь популярностью у мам и их детей. Они доверяют своих малышей мне, потому что знают — буду искать причину до тех пор, пока не найду и никогда не поставлю диагноз по предположениям.
Я люблю свою работу. И если бы не она, я бы зачахла рядом с Максимом. Медленно осела бы на пол и скатилась в бездну обиды и ненависти к любимому мужчине.
Я никогда не думала, что стану одной из тех женщин, которые испытывают любовь к мужчине, относящемуся к ним с пренебрежением и неуважением. Считала, что такая женщина слаба, что она не может взять себя в руки и жить самостоятельно.
А я могу?
Нет, не могу. Я знаю, что наша семейная жизнь продлиться ровно год. Но если бы его не было, и я бы могла уйти уже сегодня… вряд ли бы я нашла силы.
Это настоящая зависимость. Сильная эмоциональная и физическая привязанность. Понимаю, что от Максима, каким я знала его два года назад, не осталось и следа. Он кардинально изменился, стал циничным, злым, грубым. Прежний они никогда бы не сказал мне того, что говорил он, спросил бы, зачем мне нужны деньги.
Прежнего Максима нет. Есть иллюзия, от которой я никак не могу избавиться.
Слышу скрип открываемой двери и жду нового пациента, но вместо него на пороге стоит Максим. Я делаю глубокий вдох и пытаюсь взять себя в руки. Вспоминаю курсы психотерапии, но они не действуют, особенно после того, как он поворачивает замочек на ручке и блокирует дверь.
— Что ты делаешь? — едва выдаю я. — У меня пациенты.
Но он, кажется, не слышит. Подходит к столу, разворачивает кресло и хватает меня за руку, рывком притягивая к себе.
— Там никого нет. У тебя рабочий день закончился час назад, — хрипло говорит, обхватывает рукой мои волосы, оттягивая голову назад, и прикасается губами к шее.
— Должны прийти… с анализами… — вру, потому что он прав — никто не придет. Даже девушки в приемном уже разбежались, и только охранник ждет, когда же я выйду из кабинета, чтобы выдохнуть и закрыть двери.
— Не ври, — Макс как будто чувствует меня. — Мы оба знаем, что здесь никого.
Он разворачивает меня к себе спиной, обхватывает рукой мою талию и проводит ладонью по животу. Касание его горячей ладони тут же отзывается внизу живота. Я ненавижу себя за эту реакцию, но ничего не могу с собой поделать.
Он наклоняет меня к столу, но делает это медленно и бережно, проводит рукой по спине, задирает юбку и гладит внутреннюю часть бедер. Я слышу его рычание, когда Макс касается кромки чулок, после чего следует поцелуй в шею.
Не понимаю, как остаюсь без блузки, но когда ощущаю его губы на своей спине, дрожу всем телом, сравнивая его прикосновения с воздушным зефиром, от которого я не могу отказаться даже под риском растолстеть.
Я забываю его резкие слова о том, что я лишь платная шлюха, что мне важны деньги и я бы не остановилась ни перед чем, чтобы их получить. Я знаю его настоящего, знаю, каким он может быть. Или просто рисую себе этот образ?
Я столько раз пыталась поговорить с ним. Рассказать, что деньги нужны на операцию моей племяшке. Я сама заводила разговор. Утром, вечером, после секса или ужина, когда он был в состоянии слушать. Но вместо “Хорошо, я слушаю”, натыкалась на “Закрой рот, я не хочу ничего слышать. Ты моя и мне неважно, как я тебя получил”.
=Время для разговора
Максим
Мне надоедает ее постоянное пребывание на работе. Создается ощущение, что она забывает, где ее место. Прийти домой в восемь не равносильно тому, чтобы прийти в половине шестого или в пять. Вначале она врала о завале, но вот уже два дня с пяти вечера я сижу под стенами больницы, в которой она работает и… ничего.
Никакого, блядь, завала нет.
Внутрь не входит никто, а после того, как Яна выходит, охранник просто закрывает дверь. Хули можно делать два-три часа на работе, если нет пациентов? Сидеть и смотреть в потолок? Или она просто не хочет идти домой?
На третий день я просто срываюсь. Яростными и быстрыми шагами вхожу в холл поликлиники, предоставляю охраннику паспорт и спрашиваю, где кабинет моей жены. Я не знаю, зачем пришел и что буду говорить, но мне катастрофически не нравится то, что она зависает тут и совсем не собирается домой.
Едва закрываю дверь в ее кабинет и поворачиваю защелку, подхожу к Яне ближе и тяну ее за руки на себя. Я не хочу спать с ней, но замечаю ее приоткрытые в удивлении пухлые губы и прозрачные глаза, и решаю по-другому. Подавляю все ее препирательства и разговоры о том, что у нее еще будут пациенты.
Яна не противится. То ли потому, что я заплатил, то ли потому, что действительно меня хочет. И от неизвестности меня рвет на части. Я не могу со стопроцентной уверенностью сказать о ее желании. Как и не могу опровергнуть этот вариант, потому что как-никак, а между нами два года расставания и моя чертова любовь, которую я прячу куда подальше, хотя и понимаю, что в такие моменты, как сейчас чувства тупо рвутся наружу.
Яна едва ахает, когда я касаюсь ее кожи, провожу руками по животу и ухватываюсь рукой за стол. Задираю ее юбку вверх и рычу, когда пальцы натыкаются на кромку чулок. Прижимаю ее ближе к себе и проникаю пальцами под трусики.
— Течешь для меня, — говорю ей и прикусываю мочку уха.
Провожу пальцами по горячим, влажным складочкам и наслаждаюсь ее мгновенной реакцией и прерывистым дыханием. Едва справляюсь с брюками, расстегиваю молнию и освобождаю член. Хватаюсь за ее бедра и тяну на себя, касаясь головкой ее горячей плоти.
