Такая жена, как она – просто украшение. Он даже гордился ей. Приятно, когда твоя жена – самая красивая женщина в Степи. И дети, которых она ему родила, тоже были его гордостью, хоть это и не его заслуга.
Особенно он любил старшего сына, не потому, что он был первенцем, а просто сын действительно был мужчиной с раннего детства. Таману казалось, что у него растет вождь, который сможет повести за собой людей, когда его не станет. В мальчике удивительным образом сочетались ослиное упрямство и любовь к людям. Если он что-то хотел – он не успокаивался, пока не добьется своего. В этом явно превзошел своего глупого отца. Но были у Аяза и недостатки. Он был очень красив для мальчишки и не стеснялся этим пользоваться. Все женщины млели от его блестящих глаз и обаятельной улыбки. В очередной раз застав сына, зажимающего в углу служанку (к слову, старше его на добрый десяток лет) хан рассердился и почти насильно отправил своего отпрыска учиться. Чтобы не маялся дурью.
Конечно, парню уже было шестнадцать, он совсем взрослый, даже жениться мог, но пусть лучше он направит свою неуемную энергию в безопасное русло, чем в один далеко не прекрасный день ему подсунут невинную дочь какого-нибудь арына. Конечно, жениться его не заставят, но нервы потреплют изрядно, да еще опозорят.
Раньше подобные вольности и представить было невозможно, но всё же Степь менялась, и женщин стали хоть немного уважать. С одной стороны, это было прекрасно. Но были и свои трудности – особо смелые или упрямые женщины уходили от бьющих их мужей и приходили куда? Разумеется, к своему хану, который обещал им помочь. И пришлось даже специальных людей поставить, которые этим беглянкам помогали найти жилье и работу. К счастью, в городе было немало богатых семей, где нужны были служанки или няньки. Раньше для работы по дому брали вторую жену или наложницу, но это было в стане. Поссорились бабы – поставил для них разные шатры и дело с концом. А в небольшом доме две женщины, да еще с позволением от хана уйти, если им плохо живется – это просто стихийное бедствие. Проще и дешевле нанять служанку.
Появились вдруг и мастерские, где можно было заказать вышивку или нарядную одежду, а рукоделием испокон веков занимались женщины. Старая Айша и вовсе стала первой женщиной, которая открыла свою лавку, где гадала за деньги, и дела у нее шли довольно хорошо. Появились в городе и таверны, которыми заправляли не только степняки, но и славцы. Там тоже готовы были взять на работу женщин. Таман прекрасно знал, что даже его дед не понял бы подобной политики, но ему было плевать. Милославе бы понравилось, а остальные пусть идут полем.
Аяз учился во Франкии. Просто Таман не желал, чтобы его сын когда-нибудь столкнулся с той, которая выпила его душу и особенно с ее дочерью. Мальчик, конечно, совершенно забыл ту маленькую красотку, которая его когда-то пленила, но нечего лишний раз рисковать. Судьба – штука сложная, против нее не выстоишь.
И, казалось, что всё в жизни, наконец-то наладилось, Аязу уже и невесту присмотрели – Ильхана с него глаз не сводила, и возраст у нее был самый подходящий, и мальчик, когда приезжал домой, очень даже благоволил ей. Вот приедет сын – уже дипломированный архитектор, займется расширением Ур-Таара, а может, уедет с молодой женой в Лигар или Галаад – и будет там сначала строителем, а потом и наместником. Вот только вернулся Аяз – уже вполне взрослый мужчина – мрачнее тучи. На все вопросы только головой мотал так, что волосы из хвоста выбивались, и хмурился. На Ильхану не взглянул даже, и другие девушки его не интересовали. Таман пару раз попытался поговорить, а потом плюнул. С сыном они особо близки не были, он еще с того времени, как хан настоял на обучении во Франкии (проще сказать, переупрямил) на отца таил обиды. Глупо, конечно, но Таман всегда себя вспоминал в его годы и отступал, хотя хотелось отобрать у дерзкого мальчишки кнут и надрать ему задницу, чтобы даже сесть не мог.
Но этот не простит. Этот просто развернется и уедет прочь, и не вернется больше. Аяз вообще не терпел, когда что-то было не по нему. Таман тоже таким был в юности, но жизнь его здорово обломала. Наверное, заполучив Шабаки, он бы так и остался упрямцем и гордецом, уверовавшим в свою избранность, но теперь-то он знал, что невозможно получить всё, что хочешь, а, значит, нужно уметь принимать от жизни и поражения, находя в них свою силу.
Не то, чтобы он желал и сыну подобных переживаний, совсем нет. Но и оградить его от несчастной любви Таман не мог, а по сыну было все ясно: женщина. Неужто во Франкии кого оставил? А потом мальчишка вдруг со злостью на лице куда-то сорвался, и Таман даже переживать начал – а ну как натворит чего?
---
Кто хоть раз видел пожар в Степи – тот любого огня боится… как огня. А уж если шатер пылает – тушить его бежит каждый, не важно, хан ты или обычный мальчишка, или старуха, еле ковыляющая. Таман и побежал – а поймал вдруг женщину, да такую, что сердце зашлось и в глазах потемнело. Косы эти он везде мог узнать – цвета красного дерева, почти до колен. И косы, и кожа белая, и руки тонкие. Выдохнул с ужасом и надеждой: «Милослава!», уже зная, что ошибся в очередной раз. Не Милослава, но девочка, в которой знакомые черты любимо женщины и ярко-голубые глаза Оберлинга.
Гнев, боль, острая зависть. Убить бы этого наглеца, который посмел сделать то, что сам Таман не смог. Не потому, что не хотел – судьба не дала.
- Аяз! – заорал хан так яростно, что горло перехватило. Пришлось успокаиваться.
Сын испуганным не выглядел, скорее, веселился.
- Ты кого притащил, кусок барана? – резко спросил хан. – Немедленно вези обратно!
- А почему кусок? – заинтересовался Аяз, нисколько не убоявшись.
- На целого ты не тянешь. Давай, садись на лошадь и вези Викторию к деду.
Да что же это за проклятье на его роду – в таких женщин влюбляться? И ведь нашел, куда притащить – в Степь, в шатер. К его услугам целый дворец – ну пусть недостроенный, пусть там как раз работы идут, на время которых все обитатели взяли шатры и разбили обычный стан неподалеку от реки, но не дикари же они! Что сейчас чувствует эта девочка, взирающая на них с откровенным ужасом, хан и думать не хотел. И какова будет реакция леди Милославы – тоже. Да и сам он хорош – так не доехал до Ур-Таара, где, наверняка, доклады о семье Оберлингов его давно ждут.
- Никуда я ее не повезу, - спокойно ответил сын. – Я на ней женюсь.
- Твоя мать родила мне идиота! – зарычал Таман. – Ты хочешь, чтобы кнес Градский сюда пригнал несколько сотен дружинников?
- Я хочу эту женщину. И я ее получу, - вскинул голову юноша. – И ты не посмеешь мне помешать. Она – моя шабаки.
- Не смеши меня, какая шабаки? Шабаки только у вождей бывает, а ты… ты жеребенок!
- Ты не вечный. Придет и моё время быть вождём.
Хан вдруг расхохотался так весело, что сложился пополам. Он понимал, что у него уже просто истерика от невероятности всего происходящего. Всё это было похоже на кошмар, но почему-то происходило наяву.
- Смейся-смейся, - скучающим тоном сказал Аяз, смотря куда-то вверх. – Упустил свою шабаки и всю жизнь мучаешься, так хоть надо мной посмейся.
