Денис тупо пялился в лобовое стекло и, под чутким руководством Ломакина, сворачивал на нужных поворотах.
– На следующем квартале останови, – велел Михаил, доставая из кармана брелок от ворот и ключи.
– У тебя ключи есть? – выходя из машины, уставился на него Шарманов, уже собравшийся лезть через забор. – А что раньше не сказал?
– Это же мой дом, – прошипел Ломакин, не понимая удивления Шарма, и, подойдя к воротам, деловито щелкнул брелком. Толстая створка медленно поехала в сторону.
Первым вошел Михаил, а следом юркнули Цесаркин и Шарманов, моментально слившись с пейзажем.
Из открытых окон наружу рвался электрический свет, да и входная дверь оказалась нараспашку.
– Совсем очумели, – пробурчал Ломакин, взбегая по ступенькам. Он собрался войти внутрь, но Цесаркин остановил его и покачал головой.
– Мы сами, – прошептал он. – Мало ли…
И войдя в коридор, остолбенел. В распахнутую дверь гостиной хорошо просматривалась сама комната. Высокий потолок, хрустальная люстра, плазма на стене, а в кожаных массивных креслах и на диване спали какие-то люди, совершенно не отдавая себе отчета, что происходит. На журнальном столике валялось оружие и пакеты с белым порошком.
«Кока! Кока! Кокаин!»– мысленно прокричал Цесаркин, пародируя попугая из старого фильма.
– Я присмотрю здесь, – подмигнув, прошептал Шарманов. – И Бате позвоню. Где там его люди застряли?
Денис кивнул и опрометью бросился наверх, краем глаза следя, чтобы Ломакин не отставал.
– Вторая дверь направо, – пробухтел тот, задыхаясь от забега, и попробовал обогнать Цесаркина. Они ввалились в комнату одновременно и чуть не споткнулись о тело, свернувшееся в позу эмбриона.
– Вы из полиции? – заплакал человек, приподнимая голову. – Спасите меня!
– Где женщина? – рыкнул Цесаркин, наклоняясь.
– Бомжиха? – фыркнул «эмбрион», на минуту перестав рыдать. – Она в гардеробной, наверное, по ящикам роется. Выведите меня отсюда! – И попытался вцепиться в руку Дениса, но тот немного сместил направление, и ладонь, протянутая для помощи, мгновенно превратилась в кулак, тотчас нашедший ухо. «Эмбрион» аж задохнулся от боли.
– Ну хоть развяжите, – принялся умолять он.– А то я жалобу напишу.
Цесаркин кинулся прочь, прекрасно понимая, что задержись он хоть на секунду, то непременно ударит еще раз. А отвлекаться на всяких уродов не хотелось. Нина ждет!
В гардеробной Ломакин уже отпирал бронированную дверь с тонким стальным ободом посередине.
Колесо влево, колесо вправо, потом нажать код на панели и снова повернуть колесо влево до упора.
– Вэлкам, – пробормотал глухо, пропуская Дениса вперед. Цесаркин тут же кинулся к Нине. Нащупал пульс, отметил прерывистое дыхание. Он попробовал растормошить любимую, но безрезультатно.
– Миша, вызывай скорую! – рыкнул он Ломакину и, склонившись над любимой женщиной, зашептал:
– Нина, Ниночка, Нинуля.
Он провел ладонью по холодной щеке, убрал с лица прилипшие пряди. А потом, завернув в одеяло, поспешил к выходу, краем глаза отмечая, как следом несется Ломакин, готовый набить морду каждому, кто посмеет сунуться.
Скулящий «эмбрион» так и валялся на полу. По всей видимости, ему досталось еще и от Мишки. Денису послышались сначала ругательства в адрес «бомжихи», а затем глухой звук, свидетельствующий об ударе. Но судя потому, что Ломакин прикрывал спину, а до этого к «эмбриону» не наклонялся, Цесаркин понял, что Михаил пнул несчастную жертву ногой и даже не подумал развязать.
«Жди ребят Афиногенова, придурок», – про себя рыкнул Денис, сбегая по лестнице, в конце которой уже стоял Шарманов и жевал бутерброд. А в углу кучей валялись ножи и пистолеты.
– Что с клиентами? – пробурчал на ходу Денис.
– Запер в гостиной. Все упились вусмерть. Видать хорошо пошло, половина закуски нетронуто. До утра не проснутся. Интересно, что за мертвое зелье они приняли на грудь?
Из-за спины хохотнул Ломакин.
– Если полезли в кладовку, хотя их туда никто не приглашал, там бутыль самогонки. Моя маманя гонит. Сразу с ног валит. Просто идеальное снотворное!
– Эта? – Шарманов кивнул на стол в кухне, где сиротливо стояла почти пустая огромная бутыль белого стекла.
– Она, – хмыкнул Ломакин. – Операция «Самоликвидация».
– Скорая где? – поморщился Денис. – Дорога каждая минута. Поеду сам. Он быстро спустился с крыльца и направился к Гелендвагену, когда сонный поселок разбудило многоголосье сирен.
Медики приехали одновременно со спецгруппой Афиногенова. Ребята в масках и бронежилетах бросились внутрь дома и принялись надевать наручники на любителей кокаина и киднеппинга. Следом подтянулась полиция, которую не поленился вызвать Ломакин.
Денис бережно уложил на носилки Нину, а потом коротко бросил доктору:
– Я– ее муж.
Тот кивнул, приподнимая веко пострадавшей, и распорядился зычно:
– Поехали!
В ранний час машин на улицах города почти не наблюдалось. И от сирены закладывало уши. Но Цесаркин мысленно умолял водителя:«Гони, брат, пожалуйста, гони!»
Нина словно спала, но Денис понимал, что, скорее всего, она впала в кому. Он чувствовал, как постепенно накатывает страх, сродни панике. Но Цесаркин отогнал трусливые мысли и попытался сосредоточиться на будущем. Представил Нину в свадебном платье, а себя в костюме. И хотя они собирались позвать на свадьбу уйму народа, но Денису виделась тихая церемония. Они с Ниной в пустом зале и регистратор, декламирующий прописные истины.
«Пусть так, – подумал Денис, вглядываясь в иголку капельницы, торчащую из тонкой синеватой вены. – Лишь бы осталась жива».
Он погладил прохладную руку и неожиданно для себя понял, что если потеряет Нину, то уже не женится никогда. Да и кто способен заменить Нинулю?
Цесаркин стиснул зубы, чтобы не расплакаться, как мальчишка, и когда Нину во дворе больницы снова переложили на носилки, упрямо пошел рядом, хотя кто-то из медперсонала попытался его оттеснить.
Он дошел до двери реанимации, куда его, естественно, не пустили, и, потоптавшись рядом с закрытой дверью, отправился в регистратуру оформлять документы.
«Хорошо, что Нинин паспорт прихватил!» – сам себя похвалил Цесаркин, вспомнив, как отстегнул поводок с ошейника Герды и на автомате вытащил документ из Нининой сумки, валявшейся в прихожей.
– Тарантуль? – удивилась смешливая девица с длинными черными стрелками, доходящими почти до ушей. – Точно Тарантуль?
– Что тут смешного? – рыкнул Цесаркин. – Вас мама не учила, что смеяться над чужими фамилиями некрасиво?
– Да вы не так поняли, – отмахнулась девица, даже не подумав извиниться. – У нас тут дама одна лежала. Суицидница. Все проклинала какую-то Тарантуль. Девчонки из реанимации думали, что это ведьма из сказки, а оказалось, живой человек. Ой, не могу! – регистратор захихикала снова.
