У меня был способ заставить его пойти на что угодно, только нечестный… И я безумно не хотела его использовать – ранить в больное место, чтобы заставить делать то, чему он противится.
– А знаешь, Эмиль, – я сглотнула, борясь со спазмом в горле. – Будь ты сильнее тогда, ты бы помог мне, а не смотрел.
Он пораженно застыл – не поверил своим ушам. Я хотела сказать это безразлично, как говорят о погоде, но к концу фразы у меня задрожал голос, губы, а потом затрясло все тело от дикого напряжения в мышцах. Самая большая обида в жизни, самая острая боль – сильнее, чем у него.
– Не надо, – попросил он.
Но он заслуживал обвинений – и я его обвиняла.
– Другим рассказывай о себе сказки! – крикнула я, глаза уже щипало от слез. – Это перед ними ты крутой и сильный, никто не знает, чего это стоило мне! Как мне из-за тебя досталось!
– Замолчи! – Эмиль ощерился, расправив плечи. – Всю жизнь будешь напоминать? Чего ты хочешь, каких оправданий?
Лицо стало брезгливо-уставшим – уголки губ опустились, словно он вспоминал неприятное. Затем он навис над столом, залпом осушил бутылку и пустую швырнул обратно. Она подпрыгнула, перекатываясь.
– Надоело, – Эмиль запустил напряженные пальцы в волосы. – Довольна? Это лучше, чем бегать.
Он ответил моими же словами. Или за годы мы так сроднились, что мыслим и говорим одинаково. Мой бывший муж ради цели готов на всё – на неоправданный риск тоже.
После правды, брошенной ему в лицо, я чувствовала себя обессиленной. Ничто так не раздавит, как откровенность и старые обиды. Можно делать вид, что это совсем-совсем не трогает, но ведь это ложь. Я вспомнила, сказала вслух, теперь это будет меня грызть. Когда делаешь вид, что кошмара не существует, как-то легче…
Я не заметила, как Эмиль оказался рядом. Он притянул меня к себе, и я скованно уткнулась ему в грудь. От него пахло как всегда – достатком, это особый запах благополучной жизни, обман в его случае. Я знала темные закоулки его души, благополучие там не ночевало.
Хотела уязвить его, а получилось, ударила по себе. У нас общая боль, все попытки зацепить возвращаются. Это было подло с моей стороны, нечестно, это удар ниже пояса. Но что бы ни случилось дальше, я всегда буду помнить, что он рискнул из-за того, что каждую ночь слышит мои крики. Из-за того, что был слишком слаб.
Мы долго так стояли, Эмиль тяжело дышал и перебирал мои волосы на затылке. Я гладила его по спине, просунув руки под пиджак, пока через тонкую ткань сорочки не ощутила, какой он горячий.
– Что с тобой? – я запрокинула голову, изучая лицо, изможденное первыми признаками лихорадки.
На лбу и висках выступил пот, сжатые в белую нитку губы дрожали, словно Эмиль терпел боль.
– Тебе плохо? – нахмурилась я.
Глаза стали мутными, с поволокой. Наконец, Эмиль расслабил губы, судорожно выдыхая.
– Яна… – еле выдавил он. – Я умираю…
Эмиль резко отпустил меня и оперся рукой на стол. По телу прошла дрожь – сверху вниз, напряженная рука затряслась. Задержав дыхание, он слепо смотрел в пол, сосредоточившись на ощущениях. Чтобы так внезапно выпасть из реальности боль должна быть чудовищной.
– Эмиль? – он не заметил, когда я положила руку на спину. С виска поползла капля пота, он резко вдохнул и опять задержал дыхание. – Что происходит?
– Ломка… Только сильнее, – выдавил он между вдохами.
О ломке Андрей не предупреждал. Что это значит? Я была права и Лариса пожиратель, или у него внезапный отходняк после дозы? Я заглянула Эмилю в глаза: зрачки увеличивались, постепенно «съедая» радужку.
– Пойдем, ляжешь, – я обхватила его поперек груди. – Я позвоню Андрею… Спрошу.
– Нет! – зарычал Эмиль. – Не звони…
Путаясь в незнакомой квартире, я отвела его в комнату и задернула шторы. Помогла лечь и встала на колени рядом с кроватью, касаясь горячей щеки.
Ему становилось хуже: он стонал, не сдерживаясь. Обхватил плечи руками, вдавливая пальцы – ему куда-то нужно деть дурь от боли. Это походило на первую ломку, только мощнее.
Скоро он в голос начнет орать от боли. Будь это обычной ломкой, приступ можно было бы снять кровью. А что делать сейчас?
– Тише, Эмиль, – дыхание задрожало, будто это я мучилась. – Тише. Ты был в эффекте? Когда ты в последний раз пил кровь?
Он не ответил, сосредоточенный на своем внутреннем мире.
Я гладила его висок, убирая прилипшие от пота волосы. Какой же он горячий, даже тонкая кожа вокруг глаз и рта покраснела от жара. Эмиль ненадолго затих, затем снова заныл сквозь зубы от выкручивающей боли. Скрюченные пальцы сжались на моем запястье до бордовых следов, с такой силой, что чуть не раздавили кости.
– Мне больно, – прошептала я, прижимаясь щекой к колючей щеке. – Эмиль, отпусти…
Он убрал руку, скалясь в пустоту и пытаясь отдышаться перед новым спазмом. А если он умирает? Если дело в Ларисе, я убиваю его собственными руками… Это невыносимо: смотреть и не знать, как помочь.
Эмиль слепо смотрел перед собой, глаза остановились, но он дышал. Ну нет, я тебя никому не отдам: ни врагам, ни боли.
Я вскочила на ноги, вернулась на кухню и заглянула в пустой холодильник – крови у Эмиля не было. Если это ломка, доза точно сняла бы приступ. Можно позвонить Андрею и спросить совета, но он не станет помогать. Он будет рад, когда Эмиль умрет, а еще он предупреждал, что убьет его сам, если я его накормлю.
Андрею нельзя звонить.
Вой из соседней комнаты вызвал такое черное отчаяние, что я едва не разрыдалась.
Мое тело, мне решать, для кого вскрывать вену.
Я откопала нож в ящике, закатала рукав и прижала лезвие к левому запястью. Сейчас будет больно. Но не больнее, чем Эмилю. Я зажмурилась, полоснула по запястью. Рана резко заныла, наполняясь темной кровью. Лучше бы сцедить в стакан, но только время терять. Пусть пьет так.
Я вернулась в комнату.
– Эмиль, – ему стало совсем плохо, кожа побелела, лицо в испарине. Он лежал на боку и смотрел в стену мутным взглядом.
Я опустилась на колени рядом и предложила запястье. Эмиль перехватил руку, влажные губы наощупь нашли рану, и я дернулась, когда он попробовал сглотнуть.
Эмиль прервался и навис над порезом, ждал, пока тот заполнится кровью сам. Чувствительные к боли друг друга и из-за этого ласковые, мы соприкоснулись лбами… Да только без толку, ему не становилось лучше. И он первый это понял, пока я понукала его пить хриплым сорванным голосом, а он мотал головой. Все слабее, тише огрызался, потом упал щекой в подушку, глядя остановившимися глазами мимо меня.
– Эмиль! – я встряхнула его, стараясь не замечать обмякшие мышцы спины, но он не реагировал.
Попыталась повернуть голову к себе, кожа стала холодной, как резина. Только не это… Не это. Я с силой сжала запястье, выдавливая кровь и не ощущая боль, настолько силен был шок. Она потекла тонкой струйкой, я размазывала ее по безвольным губам Эмиля и пыталась остановить подступающую истерику.
