- Вот это ты ошибаешься. Пусть не с первого, но со второго взгляда точно. До сих пор помню твою походку от бедра на переговорах.
Он подтянул меня к себе, обнял за талию и зашептал:
- У меня свой вкус, собственный. И тебя я воспринимаю всю, в комплекте, с этим вот растерянным смущением, умопомрачительными бедрами, мягким голосом и упрямством мула.
- Мула? – жалобно спросила я.
- Да, - прошептал он в ухо, запустив табун мурашек по шее. – Здорово правда?
От звука хлопнувшей входной он поморщился, нехотя отстраняясь, проведя горячей рукой мне по бедру.
- Федор Леонидович, - по гравию тяжело топал Шурик. Оценивающе мазнул по нашим, так и не расцепленным рукам. – Вам Виола не дозвонилась. Говорит, что-то срочное.
Я аккуратно освободила пальцы и кивнула в ответ на короткие извинения заспешившего в дом Федора. Гулять одной мне полностью расхотелось, поэтому я окликнула Буху и тоже медленно пошла в дом за мужчинами.
В холле было по утреннему прохладно и тихо. Поэтому негромкий голос Шурика из коридора прозвучал особенно отчетливо:
- Да, Елена Борисовна, он наверх пошел. Вы как хотите, а девку жаль. Лялька и то – баба кремень, а после корпоратива с хозяином сама не своя стала. Он вот так пообжимает, а нам им носы утирать.
В ответ забурчал женский голос. Но я не стала слушать, а подхватила собаку и на цыпочках отправилась к себе.
Глава 18. Длина и ширина
Дольки яблок получились удивительно красивыми. Ровненькие, с красной и зеленой шкуркой. Я развлекалась тем, что смешивала цвета, выкладывала на тарелке и захрумкивала их одно за другим.
По фэншую, то есть по рекомендации одного из коллег, яблоки лучше разрезать на дольки. Во-первых, разум считает, что кусочков много, а следовательно, быстрее приходит психологическое насыщение. Во-вторых, носогубные морщины не углубляются, как при обычном кусании больших плодов.
Я сразу нашла у себя эти дико опасные носогубки и теперь ела, чуть не вытягивая губы в трубочку. Во избежание.
А еще валялась на кровати и болтала с Идой по насущному вопросу.
- Специально говорит, громко, чтобы я услышала.
- А ты? Что решила в итоге?
Хрустнув яблочком, оставшуюся половинку я сунула лежащей у меня под боком Бухе.
- Все что было до меня – прощаю.
В трубке помолчали. Потом голосом Иды, но с привываниями телефон сообщил:
- Ты ли это, подруга моя закадычная? Что-то не узнаю тебя в этой рациональной женщине, которая забралась в твое тело.
- Ха. Да я всегда была практичная. Просто для родных людей делала исключение. А Федя пока не родной.
- Пока, - она покатала на языке слово и хмыкнула недоверчиво. – Пока? Что он там с тобой делает?
- За руку держит, - стеснительно призналась я. – Я уже обе кисти от пушка побрила. Чтобы трогал, а у меня гладенько-гладенько.
- Трындец, - на той стороне связи что-то упало. – Подожди, дай я в себя приду. То есть он тебя держит за руку и все, а ты уже тащишься и табун баб прощаешь? Я прямо проникаюсь неизвестной мне доселе техникой обольщения… А за другое он сегодня успел подержать?
- За бок и талию, - сообщила я, поднимая футболку и скептически рассматривая живот. – Но это не возбуждает. Я сразу начинаю думать, какие складки жира он под пальцами ощущает. Я похудела, но еще недостаточно.
- Пффф, я тоже толстая и плевать кто там что ощущает.
- Ты не толстая по сравнению со мной. Это я пухлик.
- Вечный спор, - засмеялась подруга. – У мужчин – у кого длиннее, у женщин – кто из нас толще. Вот мужики в этом деле позитивнее, я тебе скажу. Борются за лучшее место, а мы, простофили, деремся почему-то за звание самой страшненькой. Так что я передумала. Толстая из нас ты, а я стильная аппетитная красавица бразильского типа.
Я чуть не подавилась и закашлялась. Буха подскочила и принялась надрывно лаять.
- Ну уж нет, - просипела, отставляя тарелку на тумбочку. – Я уже не толстая. Пусть и не модельной худобы как в юности, но весьма и весьма. Федор меня конфеткой назвал, поняла?
- Поняла, братиш. Мы обе крутышки.
- Вот так вот!
Мы посмеялись, обсудили новости. Ида поругала Пашу, я – ее нового, точнее уже ушедшего в небытие кавалера. В жизни каждого человека должна быть такая отдушина как близкая душа.
Днем Федор работал в кабинете. Я попросила его больше лежать на вытяжке, он вздыхал и бесконечно общался по конференц-связи. В Сочи должно было пройти окончательное подписание документов по новому проекту и все нервничали, требовали согласований по малейшим нюансам. Большего не поняла. Главное, пациент хорошо вытягивался, боли почти ушли, хотя функциональные нарушения движения еще оставались во всей красе.
Вскоре привезли заказанный корсет, я показала, как его правильно надевать и меня опять подержали за руку.
Мне давно не было так хорошо, так беззаботно, как в этот вечер. После ужина мы перебрались в гостиную. Федор, по моему настоянию, возлег с Бухой на диван, расстегнул корсет и смотрелся эдаким падишахом.
А мы с тетей Леной болтали. И… эта женщина меня смешила. Или мне, как мама говорила, смешинка в рот попала? Или я была просто расслаблена?
Не буду разбираться. Не хочу…
Я смеялась.
И вдруг поняла, что Федор смотрит на меня. Не пытаясь поймать мой взгляд в ответ, не строя мне глазки или не намекая на что-то. Смотрит. И … любуется.
Увидеть в глазах мужчины нежность… Утонуть в ней, поверить ей… Так соблазнительно. Я невольно прижала руки к щекам – поняла, что они просто горят. Понятное дело, мое состояние не осталось незамеченными и окружающими.
- Ой, чуть сериал свой не пропустила, – пропела тетя Лена. – Побегу. Доброй ночи.
Я бросила быстрый взгляд на Федора. Но тот сделал вид, что всецело поглощен чесанием пузика сияющей Бухи.
- Кто у нас самая красивая девочка на свете, - приговаривал он повизгивающей от счастья собачке. – Буха – самая красивая девочка… Василиса, подойди, погладь нашу прелесть…
Я подошла и присела рядом с диваном, на котором лежал Федор. Пальцы подрагивали, коснувшись мягкой тоненькой шерстки.
Крупная мужская ладонь легла сверху, мы поглаживали собачку вместе, оба созерцая медленное совместное движение.
Федор повернулся, погладил второй, правой рукой мой подбородок и мягко поцеловал. Его губы нежно прижимались к моим, прихватывали, то немного ослабляя, то снова углубляя касание.
Поцелуй как ласка, до чувства полета, до дрожания рук.
Через минуту собака была забыта, мы упоенно целовались, а обиженная «прелесть» спрыгнула на пол и зацокала коготками по дороге к миске.
