Когда он вышел на крыльцо правительственного здания, площадь уже была переполнена людьми. Но встревожила Дмитрия не шумная толпа, а трибуны. В этот раз их было две, что ясно давало понять о наличии еще одного выступающего.
«Какого черта?» — промелькнуло у него в голове. В какой-то миг в мыслях пронеслась слабая надежда, что это Волков решил поставить вторую трибуну, чтобы в случае чего поддержать менее опытного оратора. Однако эта мысль разлетелась в пыль, когда он увидел поднимающегося на крыльцо Васильева.
— Вы тоже собираетесь выступать? — вполголоса поинтересовался Дмитрий.
— Нет, это на всякий случай.
— А зачем здесь столько камер?
— Я посчитал, что жители других станций тоже имеют право знать правду.
— Какую правду? — Лесков настороженно посмотрел на собеседника.
— А вы что, планируете им лгать? — Васильев снисходительно улыбнулся. — Пойду объявлю вас.
Прежде чем Дмитрий успел среагировать, мужчина уже подошел к трибуне и обратился к народу. К облегчению Лескова его слова не прозвучали как-то издевательски или обличающе, напротив, такое представление могло расположить к выступлению даже самого неумелого оратора.
— Спасибо, — сухо сказал ему Дмитрий, занимая место у второй трибуны.
На его появление в толпе откликнулись по-разному. Вначале раздалось недовольное гудение, но вот Васильев снова вступился за Лескова и попросил людей проявить немного терпения. Эти слова возымели эффект, и народ наконец затих. Десятки глаз устремились на «процветающего» — большинство из них пылало ненавистью, но были и те, кто стремился поддержать выступающего. Взгляд Дмитрия зацепился за хмурое лицо Бехтерева, который еще минуту назад от души обматерил особо буйных слушателей. Затем Лесков различил лица Альберта и Эрики. Несмотря на их затянувшийся конфликт из-за «эпинефрина класса А», эти двое продолжали находиться рядом. Альберт выглядел обеспокоенным, но, когда Дмитрий посмотрел на него, губы врача тронула ободряющая улыбка. Эрика вела себя сдержаннее, однако в ее глазах больше не было прежней ненависти.
Тогда Лесков начал свое выступление. Первые слова давались ему тяжело, и он старался не вглядываться в лица людей, чтобы не сбиться с мысли. К счастью, его не перебивали. Крики в толпе утихли, и на площади воцарилась тишина, прерываемая лишь голосом Дмитрия.
Он говорил о полукровках. Говорил о том, что эти создания в своем желании жить мирно ничем не отличаются от обычных людей, и многие «иные» использовались властями в своих целях. Говорил о том, что полукровок так же обманули, разве что яд не подействовал на их организм и позволил выжить. Тот же Руслан Гаврилов — не чудовище, а такая же жертва, как и все присутствующие. Он тоже потерял своих жену и детей, которых горячо любил, и теперь хочет сражаться на стороне петербуржцев. И Эрик Фостер не такой уж и дьявол во плоти, а скорее бывшая марионетка «Золотого Континента».
— А почему ты их защищаешь? — внезапно из толпы раздался грубый мужской голос. — С чего ты решил, что эти уроды будут на нашей стороне?
— Я защищаю их потому, что они могут быть нашими союзниками. На данный момент вышло так, что Золотой Континент отравил их близких. Таким образом, на примере Руслана Гаврилова получается, что «иные» предпочтут остаться на нашей стороне. И нужно быть круглыми дураками, чтобы начать истреблять их наравне с «процветающими».
— Так ты же сам «процветающий»! — снова выкрикнул все тот же мужчина, и в толпе прокатился гул недовольства.
— А, может, ты такой же урод, как Гаврилов? — подхватил какой-то молоденький парень лет шестнадцати.
— Устами младенца глаголет истина…
Насмешливый голос Эрика Фостера прозвучал совсем близко, и прежде чем Лесков успел среагировать, острая боль пронзила его правую щеку, и затем, словно капля воды потекла по шее и скользнула по ключице. Дмитрий судорожно схватился за лицо, чувствуя под пальцами горячую липкую кровь. Несколько секунд он стоял, пораженный случившимся, автоматически пытаясь зажать рану, которую Эрик нанес ему охотничьим ножом.
А затем на Дмитрия обрушилось понимание того, что только что произошло. Теплая кровь перестала заливать ему грудь и плечо, и под пальцами стала ощущаться крепкая поверхность чешуи. Но вместо прежнего облегчения Лесков почувствовал, как его охватывает страх. Тот самый, который он так часто внушал своим врагам. Он наконец понял, зачем его пригласили выступить.
— Это же… Чешуя! Он один из них! Он тоже полукровка! — донеслись до него испуганные крики толпы.
— И не просто полукровка. Он — «шепчущий», — Эрик Фостер появился за микрофоном трибуны, весело поигрывая окровавленным ножом. Губы наемника тронула ироничная улыбка, когда он увидел медные крапинки в глазах Лескова, выдающие его истинные чувства. Дмитрий смотрел на него так, словно готов был растерзать его.
— Ну что же вы стесняетесь, Дмитрий Константинович, — теперь на трибуну подле Эрика взошел уже Васильев. — Расскажите людям, зачем нужно оберегать полукровок. Может быть, для того, чтобы они могли уничтожить еще одну станцию? Ведь именно вы, Дмитрий Константинович, умеете внушать жертвам свою волю, и те даже не способны вам воспротивиться. Уж не по вашему ли желанию хороший порядочный солдат, Виталий Румянцев, запустил на Адмиралтейскую «костяных»? Уж не по вашему ли желанию появились еще несколько предателей? И уж тем более не по вашему ли желанию Виталий Румянцев во всем сознался? Я уже не буду спрашивать о том, почему вас слушаются «костяные», и почему прежний глава совета Спасской выступил перед народом с бессмысленной и ужасающей речью, отчего был выгнан со станции с позором.
Дмитрий словно не слышал восклицаний Васильева. Он все еще смотрел на Фостера, не в силах поверить в то, что этот ублюдок предал его. Нет, он никогда не доверял Эрику на сто процентов, но на данный момент у Лескова просто не укладывалось в голове: почему именно сейчас? Яростные крики толпы, казалось, звучали где-то далеко, словно на площади не осталось никого кроме него и Фостера.
Нечто подобное происходило и на других станциях. Люди собрались у больших экранов, которые специально установили на площадях, и каждый буквально в деталях мог рассмотреть темно-синие пластины чешуи, возникшие на лице «процветающего». Происходящее напоминало какой-то фантастический фильм, где гример постарался от души, а оператор поспешил подчеркнуть качество проделанной работы. Были видны и странные янтарно-медные крапинки в глазах Лескова.
— Убийца! — это слово доносилось все чаще, и Катя, вышедшая на площадь Владимирской вместе со Стасом, невольно прижала ладонь к губам, словно пыталась сдержать рвущийся из груди крик. Ее взгляд впился в экран, на котором крупным планом было показано окровавленное лицо мужчины, которого она любила и которого, как оказалось, совершенно не знала. Камера не могла скрыть промелькнувшей в его глазах растерянности, которую Катя видела в последний раз в детском доме, когда она сказала ему, что больше не хочет его видеть. Да, это было то самое отчаяние в сочетании со страхом, разве что сейчас лицо Дмитрия было изуродовано чешуей.
