«Если бы эта сыворотка еще и залечивала раны, получилось бы слишком сказочно», — с некоторым разочарованием подумал Дмитрий. Но, видимо, в качестве обезболивающего эта штука все-таки могла послужить. Во всяком случае, после инъекции боль на время отступала.
Дмитрий снова взглянул на часы. Прошло уже около пятнадцати минут, поэтому пора было будить Фостера и двигаться дальше. Наемник попытался было воспротивиться, однако Лесков буквально насильно поднял его на ноги и повел дальше.
— Ну и… Где эта… хваленая… русская… доброта? Даже… сдохнуть спокойно… не дадут… — еле слышно пробормотал Эрик.
— Успеете еще, — обнадежил его Дима, на что Фостер тихо усмехнулся.
— Намек на то… Что меня ваши… грохнут?
— Если вы хотя бы для разнообразия будете держать рот в закрытом положении, у вас появится хотя бы минимальный шанс избежать столь неприятной участи.
— Они… в любом случае… ненавидят… меня.
— А вы перестаньте провоцировать всех, кто попадается вам на пути. Я понимаю, что в ваши планы не входило воевать на стороне русских, но иногда обстоятельства играют против нас. Приходится подстраиваться. Относитесь ко всему философски, Эрик. Я вот тоже не планировал жить в катакомбах и носить вместо «Бриони» лихтин.
— Ты мог… быть… сейчас в Сиднее, — Фостер слабо усмехнулся. — А мне бы… мне бы не пришлось… тащиться сюда… чтобы тебя… убить… Так что… Это твоя вина… Ни себе… Ни людям.
— Единственная поговорка, которую вы применили по назначению, — заметил Дмитрий.
— Идемте, Эрик, мы почти у цели.
Фостер еле заметно кивнул, чувствуя, что силы, подаренные той недолгой передышкой, снова иссякли. Он толком не помнил, как Дмитрий ввел его в лифт, как позволил ему опуститься на пол, как затем его укладывали на носилки. Голос Барона доносился до него, как в тумане, а затем Эрик провалился в черную яму забытья.
— Сомневаюсь, что в этом госпитале найдется хотя бы один врач, который захочет ему помогать, — мрачно произнес один из солдат, держащих носилки. — Если бы не мое к вам отношение, Дмитрий Константинович, я бы не стал исполнять ваше распоряжение. В жизни бы не прикоснулся к этой американской гниде. Пусть подыхает, мразь!
Дмитрий ожидал подобной реакции. Эмоции солдат были буквально выгравированы на их лицах, когда двери лифта отворились, и они увидели в кабине Эрика. Уже все на Спасской знали, что случилось с Кириллом Матвеевичем, и в его смерти люди винили исключительно Фостера. Они называли его крысой, предателем, который «исчез» при виде «костяных» и тем самым подставил под удар своего командира.
Ермакова-старшего уважали, как его начальство, так и подчиненные. Для кого- то этот человек стал примером для подражания, для кого-то — хорошим другом и наставником, а для кого-то немного отцом, который всегда мог найти нужные слова поддержки. После падения Адмиралтейской Кирилл Матвеевич изо всех сил старался приободрить отчаявшихся солдат, вернуть им боевой дух, вдохнуть в них хотя бы тень ушедшей надежды. Этот человек жил, как герой, и погиб такой же героической смертью. Он никогда не прятался за спины солдат, последним оставлял поле боя и, казалось, никогда в жизни ничего не боялся. И почему-то именно такому человеку было суждено погибнуть от предательства чужака, которого Лесков с каким-то неадекватным упрямством продолжал защищать.
Двуликая тварь, которую Дмитрий так недальновидно пригласил в свои союзники, видимо, обладала недюжим актерским талантом и умела располагать к себе. Солдаты были уверены, что он что-то наплел Лескову о том, что у него не было другого выхода, что «костяные» бы его разорвали… Но выход был всегда. Если бы у Эрика хватило мужества принять удар на себя, Кирилл Матвеевич выиграл бы спасительные секунды и, быть может, сумел бы скрыться. Вот только Фостер этого не сделал, и даже его тяжелое состояние не могло смягчить сердца людей.
— Удивлюсь, если он вообще переживет эту ночь, — произнес второй солдат, с презрением взглянув на раненого. — Вы, извините, Дмитрий Константинович, но вы совершили страшную ошибку, притащив его сюда.
— Мне стоило остаться с ним наверху? — прохладным тоном поинтересовался Дмитрий. Они шли по направлению к госпиталю, и Лесков понял, что лучше сопровождать Эрика до самой палаты.
— Зачем вы вообще пошли наверх во второй раз? Эта тварь убила Ермакова!
— Ермакова убили «костяные».
— По вине этого выродка! Если бы он не «исчез», Кирилл Матвеевич был бы жив. Эта американская сука сбежала, оставив его на растерзание! Я видел запись собственными глазами!
— Значит, посмотрите еще раз, — ответил Лесков, отчеканивая каждое слово. — Если вы и во второй раз ничего не поймете, то я вам объясню.
— Нет уж, объясните сейчас! Нам очень интересно, почему вы оправдываете этого ублюдка! — снова вступил в диалог первый солдат.
— Потому что, когда пала Адмиралтейская, я так же оправдывал вас, «спасских». Что-то вы не бросились к нам на помощь, когда нас рвали «костяные». Кажется, ваше руководство сочло подобное геройство бессмысленным, ведь у вас, как и у Фостера, не было необходимого оружия…
Глядя, как вытягиваются лица солдат, Дмитрий криво усмехнулся и добавил:
— Прошу прощения, что вызвал у вас столь неприятные воспоминания. Подумал, что на примерах получится нагляднее.
По пути до госпиталя больше никто не проронил ни единого слова. Солдаты молча переваривали услышанное, чувствуя себя немного неловко, в то время как Дмитрий старался игнорировать взгляды встречающихся им по дороге людей. При виде Эрика в глазах горожан вспыхивали ненависть и отвращение, а затем они переводили непонимающий взгляд на него, Лескова. И от этого мужчине становилось не по себе. Он столько времени потратил на то, чтобы хоть немного понравиться этим людям, как ситуация с Фостером снова разом перечеркнула все его усилия.
Люди действительно не понимали, как воспринимать поведение Дмитрия. Мало того, что он оказался полукровкой, «шепчущим», так еще и его стремление выгородить Эрика доходило до жестокого абсурда. Казалось, Дмитрий попросту плюет на чувства своего народа, особенно сейчас, отправившись на поверхность за виновником гибели Кирилла Матвеевича. И это все при том, что сын убитого, Алексей, едва ли не громче всех заступался за Лескова, когда его хотели изгнать.
Добравшись до госпиталя, Дмитрий распорядился, чтобы Эрика разместили на том же этаже, что и остальных сегодняшних раненых, то бишь выделили ему отдельную палату. Санитары скривились, но все-таки выполнили указание. В конце концов, Лесков входил в совет Спасской, а это означало, что его приказы все еще имели какой-то вес.
Но уже через несколько минут в палату к Фостеру вошел главврач госпиталя и металлическим тоном приказал «убрать эту дрянь из его больницы». Санитары с усмешкой переглянулись, заметив, как меняется лицо Дмитрия. Из-за своего принципиального характера Борис Степанович был широко известен не только на территории Спасской. Недоброжелатели называли его упрямым и конфликтным, но профессионализм этого человека заметно перевешивал все его недостатки, поэтому с ним приходилось считаться. Борис Степанович не боялся оспаривать даже решения совета, если они казались ему нелепыми. В его госпитале царили свои порядки, изменять которые имел право только он сам.
