Форма, в которой щеголяли воспитанники, представляла собой причудливую смесь разномастных вещей, многие из которых не соответствовали нужным размерам, поскольку специально Барт одежду никогда не покупал, а принимал её в качестве помощи от благотворительных организаций, с которыми тесно сотрудничал не только по вопросам одежды, но и по другим направлениям.
В частности, он брал денежные пожертвования, оборудование и мебель и не реже одного раза в год возил группу воспитанников для участия в каком-нибудь приуроченном к очередному празднику городском конкурсе либо в телевизионном шоу.
По окончании школы ученики вышвыривались на улицу без рекомендаций, но со своим счётом в банке, сформированным из благотворительных пожертвований. Каждому воспитаннику ежемесячно поступало пятьдесят семь долларов сорок два цента – это была именно та сумма, которую Барт официально определил для них в качестве ежемесячного накопительного взноса.
Помимо накопленных средств, Барт выдавал сотню долларов на отъезд после окончания и брал обязательство не вспоминать о годах, проведённых под его руководством, ни в письменном, ни в устном виде.
– Достану из-под земли, если что… – многозначительно усмехаясь, предупреждал он.
Предупреждение действовало безотказно, к тому же радость избавления от тяжкого гнёта школы была настолько велика, что ни одному из учеников за десять лет её существования не пришло в голову нарушить данное Барту слово.
Участь многих из них была печальной. Физически крепкие, получившие пусть поверхностное, но образование и неплохой начальный капитал, они оставались один на один с большим миром без какой-либо помощи со стороны и, как правило, не справлялись с испытанием. Многие вновь оказывались на улице или в тюрьме, кто-то присоединялся к местной мафии, кто-то сутенёрствовал или торговал наркотой. Были, правда, и те, кто всё же начинал новую жизнь, в основном в сфере коммунального обслуживания, и Барт, внимательно отслеживавший судьбы своих воспитанников, всегда ставил этих редких счастливчиков в качестве примера во главе хитроумных статистических схем, которые он выстраивал в Сети и во время личных встреч с общественными активистами и социальными работниками.
Ещё Барт вёл обширную переписку с целым рядом социальных организаций и специалистов по изучению детской психологии и периодически давал по телевидению пространные и довольно занудные интервью. Он никогда не позволял обществу забыть о том, что они с Джейн – два безнадёжных романтика, влюблённых в своё наполненное тяжёлым повседневным трудом дело, и, скорее всего, именно по причине его активности никому не пришло в голову, что умный и образованный энтузиаст и подвижник – по своей сути изощрённый садист. Барт играл с внешним миром в сложную игру, забавлявшую его не меньше, чем жизнедеятельность созданного им коллектива, а моментами даже и больше. И единственным, что пересиливало получаемое им удовольствие от этой щекочущей нервы игры, было каждодневное желание доказывать Джейн, что это он, Барт Чарльз Аарон Райт-Колтрейн, и есть единственный мужчина во всём грёбаном мире, с которым ей будет хорошо.
– Только со мной, детка. Все остальные мужики – подонки и слабаки. Уж поверь на слово своему муженьку, – не уставал повторять он.
Новый год
Приближались зимние праздники, и если Рождество прошло в семье Гонсало и Инес как никогда тихо и уныло, то на Новый год решили от души повеселиться, тем более что на городской площади уже который год подряд устраивала красочное представление бродячая цирковая труппа.
Гонсало в тот день дома не было. Он уехал ещё днём, как он сам выразился, «по делам».
Не поехал на праздник и Майкл.
Накануне он объявил Гонсало, что никакой Новый год праздновать на площадь не поедет, а останется дома, и получил от него согласие.
Инес об их договорённости, естественно, ничего не знала.
– Где Мигелито? – сварливо спросила она у присутствующих, одновременно обращаясь к каждому в отдельности, когда все собрались, чтобы рассесться по машинам.
– Сказал, что не поедет, – ответил Хуан.
– И ты сразу же его послушал, да?
– А при чём тут я? – пожал плечами Хуан. – Это хозяин так решил. Сказал нам, чтобы не лезли к мальцу с расспросами. Вот мы и не лезли.
– Бандит, пьяница, дерьмо собачье, бездельник, будь он проклят! – вынесла вердикт в адрес Гонсало Инес, но приставать к Майклу с просьбой поехать с ними не стала, подумав: то, что Мигелито не поедет, – к лучшему и в кои-то веки Гонсало оказался прав, не настояв на обратном.
«Нечего ему по площади шастать и глаза кому не надо мозолить», – подумала она и, довольная, загрузилась в машину.
Мигель, конечно же, ждал появления Майкла на площади. Он и без того потерял много времени после свидания с Инес из-за того, что вынужден был срочно уехать из города по делам, не терпевшим отлагательств. Даже Рождество впервые за много лет провёл вне семьи, чего с ним не случалось ни разу со времени освобождения из техасской тюрьмы.
Он вернулся из поездки в канун Нового года, но даже не стал заезжать домой, а сразу помчался на площадь и уже битый час бесцельно слонялся по украшенному гирляндами и шариками пространству, высматривая среди празднично одетой толпы хорошеньких женщин и молодых людей субтильной комплекции.
На безопасном расстоянии от хозяина с пакетом чипсов в руках семенил Панчито.
Ко времени наступления Нового года площадь заполнилась до отказа. Прибыли все городские шишки, заявился уже изрядно выпивший неизвестно где Гонсало, вскоре подъехали и остальные обитатели поместья во главе с непривычно оживлённой Инес, и Мигель понял, что маленького гринго на площади нет и уже точно не будет.
Злой на всех и вся, он хотел было осторожно отозвать в сторонку Инес, чтобы выяснить причину отсутствия маленького гринго, но в это время в кармане его вычурной, надетой навыпуск сорочки зазвонил мобильный телефон. Звонили с границы по весьма срочному делу, и после напряжённого, полного кодированных словечек и шифрованных фраз разговора Мигель подозвал Панчито.
– Забери сумку с кэшем в лесном доме и мчись в Хуарес, – прошептал он. – Постов не бойся, тебя не тронут.
Панчито был рад возможности избавиться от необходимости видеть и, главное, слышать бесконечные жалобы Мигеля на бессовестных Гуттьересов, и даже перспектива многочасового пребывания за рулём выглядела для него более заманчивой, нежели лицезрение мрачного лица хозяина с неизменной сигарой в недовольно сжатых губах.
Живо кивнув в ответ, он бросился выполнять поручение.
С той поры, как в ветреный жаркий день Хесус завёл в ворота поместья маленького оборванца, Майкл впервые остался в доме один.
