Инес единственная не стала смотреть, как спит Майкл. Злая на заснувшего некстати гринго, на Тересу, усевшуюся ему чуть ли не на голову, будто она не почтенная матрона, а наседка из их домашнего курятника, на приклеившегося к ним обоим Гонсало, Инес демонстративно отошла в главный проход между рядами и встала там в выжидательной позе. И поэтому видела, как падре Мануэль подходит к Гонсало и хлопает его по спине, и как отшатывается, заметив спящего Майкла, и как начинает истово осенять себя крестным знамением.
– Ничего себе… – пробормотала она, не раздумывая вернулась обратно, пробралась между вторым и третьим рядами церковных скамей и, перегнувшись через деревянную спинку, довольно резко хлопнула по щеке спящего Майкла.
Неожиданное нападение Инес застало Тересу и Гонсало врасплох, зато разбудило Майкла, и он растерянно, как это бывает с внезапно проснувшимися людьми, сел и стал оглядываться.
– Не бойся, Мигелито, – ласково сказала Тересита. – Это мы, Гонсалито и я. И мы тебя в обиду не дадим. Пусть только попробуют, – тут она гневно взглянула на Инес, – и мы им так зададим, что адова сковорода покажется райским местом.
– Тьфу! – в сердцах воскликнула Инес, резко повернулась и, пронёсшись по узкому проходу, выскочила в главный пролёт между рядами скамеек.
– В последний раз терплю это безобразие! – крикнула она уже оттуда. – Носятся тут с приблудными, надоели хуже смерти, бездельники!
И, не оглядываясь, покинула церковь.
Крики Инес окончательно разбудили Майкла, он встал и, мимоходом улыбнувшись Гонсало, как ни в чём не бывало направился к выходу. Следом тут же потянулись Гонсало с Тересой, за ними, как заворожённый, шёл падре Мануэль, а всё шествие замыкала продолжившая прерванный было монолог донья Кармела.
«Воистину ты попадёшь в ад, трещотка!» – со злостью и досадой подумал падре, услышав позади себя голос прокурорши, но тут же устыдился своего порыва. Понял вдруг, что эта не в меру болтливая сеньора на самом деле прислана Господом, чтобы спасти его, Мануэля Аугусто Муньоса, священника церкви Пресвятой Девы Марии Заступницы, от проявления ненужных эмоций на глазах у всех.
«Помолюсь за тебя сегодня, трещотка, так и быть», – уже вполне благосклонно подумал он и успокоился.
Ему было о чём подумать на досуге.
Марша
Марша Маклинни была высокой девушкой спортивного сложения. Она гордилась своей фигурой и ненавидела лицо, очень похожее на лицо её отца: широковатое, с мелкими чертами, небольшими голубыми глазами и простоватыми скулами. Да, оно увенчивалось высоким красивым лбом, и рот у Марши был ничего, и даже коротковатая верхняя губа почти не портила его, но в целом собственное лицо казалось Марше заурядным и лишённым той самой изюминки, которая заставляет мужчин совершать необдуманные поступки.
Марше хотелось иметь такие же губы как у её матери, красотки Лиз, – полные, с выразительной линией и яркие от природы. Или, на худой конец, ямочки на щеках, как у Скинни, подруги детства. И такой же весёлый нрав, как у неё. Ещё ей хотелось быть пофигисткой, как мать. Когда всё нипочём – и заботы, и тревоги.
К сожалению, у Марши не было ни ярких губ, ни весёлого нрава, ни пофигизма, а печальное суммирование недостатков вынуждало в упор не замечать наличия достоинств, которых, кстати, тоже было немало.
Высокий рост, умение вести себя в обществе, тонкая гладкая кожа, голубые глаза.
Что ещё надо для счастья?
– У тебя лицо интеллектуалки, – говорила Лиз, когда Марша делилась с ней своими проблемами. – Чем оно тебя не устраивает, не понимаю?
Марша всегда злилась, когда мать говорила с ней так, как разговаривают с дурочками. Можно подумать, интеллект – это то, что нужно парням! Да, у неё высокий рост и красивые стройные ноги, и они на порядок лучше, чем у Лиз. Но хоть у Лиз нет и никогда не было ни высокого роста, ни таких стройных ног, мужчины от неё без ума. Мать Марши по сей день окружена поклонниками и многим из них позволяет гораздо больше, чем положено замужней леди, если верить намёкам обожающей сплетничать Скинни, конечно.
Ко всему прочему Марше казалось, что парни при знакомстве с ней смотрят лишь на банковские счета и связи её отца, не забывая при этом отметить её маленькую грудь и плосковатую мальчишескую задницу.
Может, поэтому у Марши мало поклонников?
Скинни уверяла, что нет и всё дело в её гордыне.
– Ты гордячка, Марш. А парням по душе простые девушки, без фокусов, – говорила Скинни. – Будь проще, и все потянутся к тебе.
– Проще – в смысле доступнее? – ехидничала Марша, в душе умирая от зависти к необременённости Скинни столь отягощающими жизнь Марши досадностями.
– Конечно, – хлопая накрашенными частоколами ресниц, говорила Скинни. – Доступность – тоже достоинство. Главное – уметь её дозировать.
– Я не умею, – честно отвечала Марша.
Если бы все они, включая болтушку Скинни, знали, как плохи их финансовые дела, они были бы снисходительнее и к рефлексиям Марши, и к её недоступности. Ведь Эндрю Маклинни был практически банкротом, и этот факт удавалось скрывать со всё возрастающим трудом.
Во время учёбы сначала в колледже, потом в университете у Марши не было времени заниматься собой. Купленные на распродажах скучные кофты, простые туфли, хвост из светлых тонких волос, никакой косметики и, главное, никаких попыток к сближению с противоположным полом – вряд ли такая девушка могла нравиться парням.
Она и не нравилась. Пришлось чуть ли не насильно лишиться девственности во время экскурсии их университетской группы в Вашингтон, где, подталкиваемая Скинни, Марша затащила к себе в номер одного из однокурсников, долговязого Джоша Ли, бывшего единственным существом мужского пола, уделявшим ей внимание.
Скинни сказала тогда, что Марша не имеет права игнорировать объективную очевидность и просто обязана воспользоваться предлагаемым небесами шансом, если она хочет когда-нибудь, и желательно в этой жизни, расстаться с опостылевшей девственностью.
В номере они выпили вдвоём бутылку виски, показавшегося Марше отвратительным настолько, что она не прикасалась к нему позже в течение многих лет, и завалились в постель.
Лишение девственности не принесло Марше ни физического, ни морального удовлетворения, зато отменило сам факт её наличия, и это дало возможность не чувствовать себя глупо в компании Скинни и других подруг. Но главное – позволило, наконец, избавиться от снисходительности, исходившей от Лиз.
Через пару лет после поездки в Вашингтон случилось стремительное замужество, но Марша продержалась в браке лишь восемь месяцев.
