Майкл хотел было сказать, что и воздух есть, и окно распахнуто целыми днями, но понял, что лишь напрасно потеряет время, и, прильнув к ней, торопливо зашептал ей на ухо, притрагиваясь губами к тёплому металлу серёг:
– Я тебе обещаю, что буду во всём тебя слушаться, даже на скейте перестану кататься, вот клянусь, перестану. И в церковь пойду, раз ты просишь, и на конфирмацию. Даже в школу пойду. И с Гонсало не буду ездить в город, я всё сделаю, как ты хочешь, ты только не умирай.
Тереса слушала детский голос, чуть приподняв брови, и всем своим видом демонстрировала полное непонимание того, что происходит, а Майкл всё говорил и говорил.
– Гонсало наконец решился и поехал за доктором в Сальтильо. Он привезёт его к ночи, доктор назначит тебе лечение, и ты поправишься. Только ты не умирай до ночи, и вообще не умирай. Потому что, если ты умрёшь, они тоже умрут. Все умрут. И Гонсало, и Инеса. Там ещё падре Мануэль стоит и этот противный шофёр Мигеля. И ещё кто-то стоит, кого я не знаю. А если они все умрут, с кем я останусь? С Хесусом? Но он же чокнутый! С Хуаном я тоже не хочу, он только в карты играет и пьёт. Да, ещё есть Сэльма. Но у неё много своих детей… да я и не хочу с ними, ты же знаешь! Я… я… я хочу только с тобой! Ты не умрёшь?
Майкл приподнял голову и посмотрел на Тересу с напряжённым ожиданием.
Она молчала, и, успокоив себя тем, что Тереса всё-таки слышит его, Майкл затих и вскоре заснул.
Он проснулся от резкого толчка.
За окном и в комнате было уже совсем темно, и лишь у изголовья кровати светила маленькая ночная лампа, которую не выключали даже днём.
Тело Тересы сотрясла конвульсия. Следом ещё одна.
Майкл вскочил, но тут же свалился на пол, поскольку начисто забыл, что прилёг на кровати с краю, и даже не успел толком подняться на ноги, как услышал шедший из горла Тересы хрип и вдруг отчётливо, совсем по-взрослому осознал, что она умирает.
– Мамита умирает, она умирает, спасите её, – кричал Майкл, рвался из рук выскочившей в коридор на его крик Инес, бежал дальше по коридору через тёмный зал на кухню и обратно.
– Хуан, пожалуйста, я боюсь, там мамита… она… умирает. Я боюсь… нет-нет, я не боюсь смотреть, как она умирает, я боюсь, что она умрёт. Помоги ей, пожалуйста! Хуанито, пожалуйста!
– Тихо, гринго, тихо. Остановись сейчас же, ты же мужчина. Сейчас позовём Сэльму, да и хозяйка побежала туда. Они помогут донье Тересе. А ты успокойся.
Майкл сник. Затем коротко вздохнул, будто хотел добрать в себя немного воздуха, и сказал совсем другим тоном.
– Пойдём туда.
И, отрицательно качнув головой в ответ на упреждающее движение Хуана, добавил:
– Не бойся. Я больше не буду плакать.
– Мы пойдём туда вместе, но только если ты не будешь вырывать свою руку из моей, – предупредил Хуан.
– Хорошо.
Он так и не зашёл в её комнату, хотя Хуан предлагал ему зайти. Не двигаясь, стоял в коридоре у стены, чуть поодаль от распахнутых дверей и молча глядел на сновавших туда-сюда женщин.
Я теперь всегда буду там, где светит лиловое солнце и воздух пронизан лиловыми лучами.
Мама наказала мне смотреть за тобой, а я послушная дочь.
Я не оставлю тебя, мой Мигелито.
Прилетай почаще. Не бойся. Я всегда буду там. Буду смотреть за тобой, мой маленький ангел, мой ребёнок, которого я родила когда-то, но почему-то забыла об этом.
Гонсало вернулся около полуночи в сопровождении старого доктора и даже не успел вылезти из машины, как Хесус сообщил ему о смерти Тересы. Услышав горестное известие, он плюхнулся обратно и стал растерянно шарить рукой в районе сердца.
Сопровождавший Гонсало старый доктор не стал ждать, пока он придёт в себя, довольно шустро для своего возраста вылез из автомобиля, спросил, где можно вымыть руки, и, ведомый Хесусом, прошёл в комнату Тересы, в которой уже стоял отчётливый запах разложения.
Озабоченно нахмурив кустистые брови, доктор подошёл к кровати, на которой покоилась Тереса. Наклонившись над покойной, с силой приподнял её веко, оттянул верхнюю губу, заглянул в дёсны и, деловито выпростав заправленную в чёрную широкую юбку белоснежную кофту с широким кружевным воротником, под которой была надета шёлковая комбинация, внимательно осмотрел обнажившийся живот.
Гонсало ждал доктора за дверью. Понимая, что помочь уже ничем нельзя, он мечтал лишь о том, чтобы этот чёртов доктор поскорее уехал и он мог спокойно пойти в подсобку к Хуану и оплакать Тересу за стопкой текилы.
Наконец доктор вышел в коридор.
– Сеньор Гуттьерес, – обратился он к Гонсало. – Я полагаю, вы видите, что мне тут уже совершенно нечего делать. Мы с вами, увы, опоздали. Хотя…
Он не договорил, решительно двинулся через коридор, вымыл руки в ближайшей ванной и старчески семенящей, но волевой походкой вышел на крыльцо и направился в сторону ожидавшего его автомобиля.
За доктором, продолжая потирать левой рукой у себя под грудью, плёлся Гонсало.
– Что, нельзя было бы помочь или что? – спросил он в вышагивающий впереди седой затылок.
– Да, сеньор Гуттьерес, увы, – качнул коротко стриженной головой с хорошо сохранившимися волосами доктор. – К сожалению, ничего сделать было нельзя ни сейчас, ни вчера, ни неделю назад.
И, пожевав губами, добавил:
– Я вам ещё кое-что скажу, сеньор. Если я что-нибудь понимаю в своей профессии, а я в ней уже почти сорок лет, ваша мать умерла от отравления.
Он жестом предупредил удивлённый возглас Гонсало и продолжил объяснять:
– Конечно, сеньор Гуттьерес, говорить о подобных вещах без вскрытия с уверенностью нельзя, и, если для вас принципиальна причина смерти вашей матушки, привозите покойную в Сальтильо. Только поторопитесь, так как покойная уже… ну, в общем, у нас довольно жаркий климат, сеньор. Не пустыня, конечно, а горы, но всё же… В общем, покойная слишком уж быстро разлагается. Я вижу, что вы не делали бальзамирования хотя бы потому, что не успели, она ведь умерла примерно четыре часа назад, как я понял. То есть, получается, она умерла совсем недавно, а процесс разложения уже пошёл. И вот эта скорость меня и настораживает. Хм-м. И не только скорость, впрочем. Одним словом, сеньор, вам необходимо поспешить, если, повторюсь, для вас это принципиально. И полицию, скорее всего, надо будет оповестить.
– Что?
– Ничего, ничего. Вопрос с полицией вы будете решать самостоятельно. В конце концов, мы же с вами в Мексике, сеньор Гуттьерес.
Иронично усмехнувшись при последних словах, он попрощался и наотрез отказался брать гонорар «за то, что ничего не сделал».
Шум отъехавшего автомобиля вскоре стих, и в вечереющем воздухе воцарилась тишина, прерываемая доносившимся с заднего двора кукареканьем петухов и квохтаньем устраивавшейся на ночлег птицы. Повизгивали забравшиеся в свой загон свиньи и глухо, с подвыванием лаяли чувствовавшие, что пришла беда, псы.
