Он неуклюже вскочил, путаясь в подоле сутаны, бросился к комоду, с трудом открыл сопротивлявшийся ящик, извлёк оттуда фигуру ангела и поднял её высоко над головой. Примерно так, как спортсмены поднимают победные кубки на радость ликующей толпе.
– Вот он, донья Кармела. Вот виновник всех моих бед, – обличающим тоном заговорил он. – Да-да, не удивляйтесь. Смотрите на него. Вот кто хочет погубить меня. Знаете, он ведь разговаривает со мной. Нет, не только он. Я сам, слышите, САМ разговариваю с собой, а он ещё и подстрекает меня. То есть не меня, а его, мой второй голос. Столкнёт нас, а потом слушает, как мы ссоримся, и радуется. А знаете, почему он радуется?
Падре Мануэль порывисто опустил скульптуру, торопясь, засунул её обратно в ящик и торжественно объявил:
– Он хочет разлучить меня с ангелом!
– С кем? – спросила донья Кармела. – С кем хочет разлучить?
– С маленьким кудрявым ангелом, настоящим, между прочим, ангелом, а не деревянным идолищем, в которого к тому же вселились бесы!
– Б-б-б-е-сы? – заикаясь от охвативших её разноречивых чувств, переспросила донья Кармела, продолжая прижиматься к стене, чтобы быть подальше от не в меру возбуждённого падре.
– Донья Кармела, – горячо зашептал падре. – Господь не случайно сблизил нас, и вы сейчас узнаете от меня всю историю, так как вы одна способны меня понять.
– Я… я…
Падре Мануэль нетерпеливо махнул рукой в сторону заикавшейся доньи Кармелы и, указывая на входную дверь, будто за ней находились герои его монолога, заговорил:
– Они привели его в церковь. Тогда привели, в День Всех Святых. Такого маленького, одинокого, испуганного. Настоящую песчинку среди скал. Да-да, именно так они все выглядели тогда. Он, маленький и испуганный, и они… – тут падре поднял руки и выпучил глаза, – …огромные! Возвышались над ним, как скалы, вздымались, как бушующие волны. А он хотел спрятаться. Такой трогательный, такой беззащитный… Крохотная улитка, потерявшая домик…
– Д-д-о-м-и-к? – по-прежнему заикаясь, переспросила донья Кармела, но падре Мануэль уже не слышал её.
Его щёки обрели привычную бледность, руки остались на весу, губы произносили фразы монотонно, как молитву, глаза были закрыты, и донья Кармела окончательно растерялась. Она вдруг увидела перед собой совершенно другого падре, и этот, другой падре нравился ей гораздо меньше прежнего. В этом, другом падре было не более возвышенной благости, чем, к примеру, в ней, а может, даже и меньше. Просто у падре хорошо подвешен язык, он многое знает и умеет слушать. Ах да, и ещё сутана. Конечно. У него сутана и умение слушать.
Перед доньей Кармелой промелькнула вся её жизнь. Раннее замужество и внезапная смерть совсем молодого мужа, годы прозябания в принадлежавшей родителям лавке по продаже тканей, затем неожиданная удача в виде обеспеченного вдовца, недавно получившего прокурорский чин. Только что прошедший курс лечения от алкоголизма Пабло Лопес женился на хорошенькой продавщице не по любви, а потому, что ему необходимо было жениться, но для дочери владельца лавки тканей не имели значения чувства. Главным было то, что брак освобождал её от унылого прозябания в семье, и ради этого стоило выйти замуж за почти незнакомого человека.
После свадьбы они сразу же приехали сюда, в богом забытый городок, где испокон веку жила мать мужа доньи Кармелы и где поначалу всё шло хорошо. Статус жены прокурора автоматически сделал бывшую продавщицу тканей важной персоной в городке, и с тех пор донья Кармела всегда занимала лучшие места в церкви и на площади во время праздника и числилась в первой десятке в списках приглашённых на приёмы к мэру. Но именно здесь, в почётном статусе жены прокурора она взяла на душу свой самый большой грех, когда, будучи на пятом месяце беременности, убила в собственной утробе близнецов. На пятом месяце! Во всём случившемся была виновата свекровь, мерзкая старуха, возненавидевшая её с той минуты, когда Кармелита впервые появилась на пороге их старинного, постепенно ветшавшего дома. А как она гаденько улыбалась, когда сообщила ей, что Паблито завёл себе зазнобу на стороне! Именно из-за измены мужа донья Кармела пошла на подпольный аборт, ведь никто из легальных врачей не брался прерывать беременность на столь позднем сроке. Она долго болела потом, всё никак не могла выправиться, в итоге так и не выправилась и навсегда осталась бесплодной. Красивое гибкое тело после болезни ссохлось, когда-то миловидное лицо превратилось в подобие печёного яблока, в душе поселилась пустота, а она сама стала просыпаться в слезах и ознобе, потому что постоянно видела себя в снах со своими неродившимися детками.
Наступившая в результате сердечной недостаточности смерть свекрови облегчения не принесла. Напротив, сделалось только хуже. Ведь рядом не стало той, кого можно было упрекнуть.
Появление в городке падре Мануэля донья Кармела восприняла как ниспосланное свыше прощение за совершённый в молодости грех, а в душе затеплилась надежда ещё и на исцеление прокурора от привычки, губившей его карьеру и подавлявшей его когда-то разностороннюю личность.
Привычка, к которой он вернулся после того, как произошла трагедия с детьми.
Что говорит этот священник? Какой домик, какие волны?!
Донья Кармела бросилась к падре Мануэлю, схватила его за грудки и встряхнула с такой силой, что у него затрещали шейные позвонки. Содрогнувшись, падре открыл глаза и прямо перед собой увидел искажённое яростью и от этого показавшееся ему невероятно уродливым лицо прокурорши.
Продолжая трясти падре, донья Кармела зашипела ему в лицо ужасные слова:
– Педофил! Развратник! Растлитель младенцев! Ты будешь, нет, ты уже горишь в геенне огненной! Ты… ты… я… Я пожалуюсь архиепископу! Нет, я напишу римскому папе про тебя, преступник!
Падре Мануэль вдруг понял, что сейчас убьёт эту тощую стерву. Он возьмёт её в-о-о-о-т т-а-а-а-к, за морщинистую жилистую шею. И сожмёт в-о-о-о-т т-а-а-а-к, крепко-крепко. И будет сжимать и сжимать, пока она не начнёт хвататься руками за воздух.
А потом у неё задёргаются ноги и она сдохнет.
Вот так.
Только обмочилась, мразь. Ну ничего. Это ерунда.
В келье послышался скрип. Падре Мануэль поднял голову от распростёртого перед ним неподвижного тела доньи Кармелы и увидел державшегося за дверной косяк падре Алваро. На смуглом, испещрённом глубокими бороздами лице священника ничего не отражалось, он просто стоял и смотрел на задушенную донью Кармелу так, как смотрят на брошенную в неположенном месте вещь.
А за ним падре Мануэль заметил маленького ангела.
Ангел стоял немного поодаль от падре Алваро, у выбеленной до синевы коридорной стены напротив, и не мог просматриваться за падре Алваро в дверной проём хотя бы в силу своего роста, но для падре Мануэля подобные досадные препятствия отсутствовали в принципе. Он бы увидел ангела даже через стену.
Заметив, что падре смотрит на него, ангел улыбнулся и, одобрительно кивнув круглой кудрявой головой, произнёс звонким мальчишеским голосом:
