Когда герцог впервые сообщил ей, что планирует провести большую часть медового месяца в Париже, ее восторгу не было предела. Париж, она часто слышала, считался раем для новобрачных; она представляла себе, как рука об руку с мужем откроет для себя Версаль, Трианон, Лувр, а их любовь к друг другу придаст еще большую красоту всему, что они увидят, потому что они будут вместе.
— Он все испортил, — с обидой пробормотала Корнелия, оглядывая каюту. Взгляд ее упал на кипу газет и журналов, заказанных герцогом на вокзале.
Именно из-за этой внимательности она так долго не могла распознать его абсолютного равнодушия к ней. Его вежливость и прекрасные манеры были результатом хорошего воспитания и той атмосферы, в которой он рос. Он не мог не быть любезным и очаровательным с людьми, которых встречал, как не мог не быть аристократом.
И если в прошлом она обманывалась, то этим утром его безукоризненная вежливость помогла им преодолеть трудность первой минуты после драматического расставания накануне вечером.
Они вместе позавтракали в залитой солнцем комнате. До того, как Корнелия спустилась вниз, ее одолевали страхи и недобрые предчувствия, но холодная учтивость герцога сделали все тревоги и опасения смешными.
— Разрешите предложить вам яичницу с беконом? — спросил он после утреннего приветствия. — Или вы предпочитаете жареную камбалу? Почки очень хороши. Возможно, вам понравится «сладкое мясо» — блюдо, которое лично у меня всегда вызывает отвращение.
Корнелия взглянула на длинную вереницу серебряных тарелок, установленных на плитке подогрева. На сервировочном столике были холодная ветчина, язык, заливное и еще какие-то деликатесы, которые она даже не знала. Такие завтраки всегда подавали в Котильоне, и Корнелия подумала, что ей придется привыкнуть к этому разнообразию и научиться воспринимать его как нечто заурядное.
— Я бы хотела съесть яйцо, — сказала она, сомневаясь, удастся ли ей проглотить хоть кусочек, но понимая, что должна сделать над собой усилие.
Она села за стол, накрытый белой камчатной скатертью, и обнаружила, что придется выбирать между индийским чаем, китайским чаем и кофе. Когда наконец ей подали все, что она попросила, герцог сел напротив нее и продолжал отдавать дань хорошему завтраку.
— К счастью, на море сегодня спокойно, — заметил он. — Последний раз я пересекал Ла-Манш в феврале. Тогда очень сильно штормило. Мне кажется, я был единственным пассажиром, которому не стало дурно во время плавания.
— Мне приходилось рыбачить в море, — ответила Корнелия, — в маленькой лодке качка бывает очень неприятной, но до сих пор море на меня никак не влияло, так что, наверное, я легко перенесу путешествие.
Пока шла такая обычная беседа, Корнелия подумала, что они сейчас скорее похожи на двух совершенно незнакомых людей, впервые встретившихся в ресторане отеля, чем на молодоженов.
— Вы видели наши фотографии в газетах? — поинтересовался герцог.
— Я и забыла о них, — ответила Корнелия. Она протянула руку к газете и улыбнулась, увидев свой снимок. — У меня здесь вид, как с двумя синяками.
— Тот факт, что вы на собственную свадьбу надели очки, как видно, вызвал немало комментариев в бульварной прессе, — сухо заметил герцог.
— Тетя Лили предупреждала меня, — ответила Корнелия. — Она сказала, что ни одна невеста, по крайней мере на ее памяти, никогда не надевала очки на великосветскую свадьбу.
— Это было действительно необходимо? — спросил герцог.
— Абсолютно необходимо, — коротко ответила Корнелия. Если бы он мог увидеть ее глаза, то сразу бы понял, что они, по словам Джимми, посылали ему проклятия. Как он уверен в себе, думала она, как превосходно держится в этой неловкой ситуации! И она еще больше возненавидела герцога за то, что он заставил ее осознать собственную неловкость и детскую неуклюжесть. Сама его вежливость служила укором. Именно так воспитанные люди воспринимают любую ситуацию — даже самую неприятную — и на фоне этого холодного безразличия ее вчерашняя вспышка казалась теперь, по прошествии нескольких часов, не более чем истерической выходкой школьницы.
«Ненавижу! Ненавижу его!» — подумала Корнелия, отодвигая от себя тарелку чуть раздраженным жестом. Герцог взглянул на часы:
— Примерно через десять минут нам пора в путь.
С минуту Корнелия раздумывала, а не отказаться ли ей от поездки. Как-то нелепо отправляться в свадебное путешествие, которое с самого начала обречено на унизительную скуку.
Потом она осознала, что по крайней мере на публике, обязана играть ту роль, которую намеренно взяла на себя. Она была его женой, герцогиней Роухамптон. Выйдя замуж за этого человека, она приняла его жизненный кодекс и правила хотя бы в одном — положение обязывает!
Сделав над собой усилие, она ответила, подражая его холодной безразличной манере:
— Я не заставлю вас ждать. Как правило, я очень пунктуальна.
Теперь, сидя в пустой каюте, Корнелия размышляла, как долго они смогут общаться друг с другом таким образом. Корабль готовился к плаванию: она слышала, как втягивали на борт сходни, команды, следовавшие с палубы, и шум двигателя, усиливавшийся с каждой секундой. Они отчалили! Корнелия подбежала к иллюминатору. Ей удалось разглядеть набережную, медленно удалявшуюся из поля зрения; маленькая группка людей на берегу махала кому-то вслед. Итак, она плывет во Францию!
Когда корабль покинул гавань, поднялась небольшая волна, и все женщины, остававшиеся до тех пор на палубе, поспешили разойтись по каютам. Корнелия долго глядела на море в иллюминатор, а потом присела на удобный диван, попыталась читать журналы, купленные для нее герцогом, однако не смогла сосредоточиться, и вскоре ее захлестнули горькие мысли. Должно быть, она слегка задремала, потому что ей привиделось, будто она убегает от какого-то упорного преследователя, но, как ни странно, совсем не боится, а даже счастлива.
Она проснулась внезапно оттого, что на палубе поднялась суета, и поняла — скоро Франция.
Спуск на берег происходил с той же помпой и церемонностью, которая сопровождала их отъезд из дому. Какие-то официальные лица быстро осуществили все формальности и проводили молодых к самому поезду, следовавшему до Парижа.
Корнелия с любопытством послушала, как герцог объяснялся по-французски — разговаривал он довольно бегло, ао с совершенно неистребимым английским акцентом. Однако он довольно мило поблагодарил французских чиновников за хлопоты.
Устроившись в отдельном купе, заранее заказанном, герцог приказал принести им еды и вина, и спросил Корнелию, не будет ли она возражать, если он закурит сигару.
— Напротив, мне нравится их запах, — сказала она. — Он напоминает мне о папе. Папа всегда курил сигары, когда мог себе это позволить.
Увидев, что герцог удивленно поднял брови, она добавила:
— Вы, наверное, знаете, мы были очень бедны. По правде говоря, при жизни родителей мы часто ломали голову, где бы раздобыть хоть немного денег. Мой отец не получал никакой помощи от брата, дяди Джорджа, который так внимателен ко мне теперь, когда я богата.
