Когда тело ее под моей кожей задрожало мелко-мелко. И легкий всхлип оглушил в одночасье, задрожав в висках грохочущим пульсом.
Блядь. Не понял, не поверил, миллион раз охренел, когда на преграду напоролся.
Один черт знает, как перевернуло, переколбасило все внутри в тот момент.
– Все будет хорошо, - не словами, кровью бурлящей ей в волосы шептал, утирая пальцем брызнувшие слезы. – Теперь все будет хорошо, девочка.
А самому на руки подхватить хотелось.
Укрыть от всего мира.
Прижать к себе так нежно, как только способен, - а ведь во мне, блядь, нежности этой отродясь не было ни к кому. Гладить кожу эту нежную, дрожащую под моими пальцами. Волосы зацеловывать. Успокоить. Нежностью этой вдруг всколыхнувшейся окутать, завернуть в нее, как в кокон.
И добиться, блядь, чтоб по-другому на меня смотреть начала. Чтоб без страха. Чтобы сама потянулась. Чтоб доверилась.
Но я не мог.
Ничего этого, блядь, не мог. Даже остановиться с ней и выйти из ее дрожащего лона.
Часы работают. Журналюги должны прибыть с минуты на минуту. И это единственный шанс спасти и ее и мою жизнь.
Самого обожгло, как глаза ее вспыхнули, - болью, растерянностью, новым страхом.
С какой ненавистью полыхнули, когда взгляд на меня подняла.
А я ведь и объяснить ничего не могу. И, блядь, должен. Должен протащить ее через все это дерьмо, на показ перед всеми все выставить.
Другая бы даже радовалась – такая реклама. Но не она.
Как сжалась вся тогда внутри, в один миг. Дрожью в самом себе ощутил, все почувствовал.
Меньше всего оставлять ее после этого хотелось.
Но и в этом была часть плана.
Я должен был отыграть до конца эту роль.
Роль черствой блядующей сволочи, для которой ни одна из женщин не важна. Для которой обе они - и та, с кем застали и та, которой изменил – ничего не стоят.
Уйти , отвлечь вниманием на себя. Добить скандал.
И улететь вот прямо сейчас – тоже было необходимо.
Рана не самая смертельная, но и не самая простая оказалась.
Уверенно шел вперед, а сам думал только как бы не свалиться.
Отлежаться, прийти в себя было нужно, - и так, чтобы никто и ранении не догадался. Мысли в кучу собрать и поддержкой заручиться. Морок меня, конечно, знает миллион лет, но и старые друзья иногда становятся врагами.
Остров, на котором они с Тигром поселились, стал идеальным вариантом. И ввести их в курс дела было просто необходимо.
И мозги прочистить в тишине. Прикинуть, как дальше действовать.
О многом нужно было подумать, о многом волноваться.
Но, блядь, всю дорогу передо мной – глаза ее эти сумасшедшие. Небом своим так и слепят. И забота эта ее , когда о ране поняла.
Глава 46
Пару дней почти в отключке у Тигра провалялся. А все равно, как вынырну, - опять ее вижу перед собой. Губы ее- сладкие, мягкие. На пальцах до сих пор прикосновение к ним горят.
По-хорошему, рано мне было возвращаться. Хотя бы с недельку подальше еще провести. Выждать, как поведут себя те, кто в столице сейчас власть на части будут рвать. Так бы и вычислил того, кто Регинку похитил.
Но думал о том, что она там совсем одна, - растерянная и потерянная, - и не мог. Не мог далеко держаться. Вернулся.
Поначалу тихо вернулся. В тайном своем месте остановился. Расклад изучал, наблюдал, за ниточки дергал. Ничего. Ничего так и не выяснил ни про то, кто Регину украл, ни где ее держат. Не связывались, не требовали больше ничего. Может, и решили, что добила меня эта рана. Или затаились.
А все равно – по ночам, как вор, в собственный дом проникал. Даже Гордей не знал.
Ложился с ней рядом, прижимал к себе. Оторваться не мог.
По векам, по губам глажу почти всю ночь, осторожно губами виска касаясь.
И ухожу – затемно, как от себя самого кусок отрывая.
Не выдержал, решил таки вернуться официально, открыто.
Башню чуть не снесло, когда на руки мне упала. Беглянка.
Убил бы ее, по-хорошему, и надо было – выпороть и в подвале запереть, чтоб больше не сбегала.
А вместо этого хохотал над ее находчивостью. Над смелостью маленького воробушка. Взъерошенного и пытающегося быть сильным. Хохотал, а самому только к губам прижаться хотелось. И плыло все перед глазами, когда ласкать ее начал.
И сам на себя злюсь. Слишком много власти надо мной у этой девчонки.
Как в воронку меня затягивает, все мысли на хрен отбивает.
Должен был в мир ее вывести, чтобы неприкосновенность эту закрепить, - все правильно Ал понял, естественно, на это и расчет. Официальной любовнице Влада Севера пропасть без вести очень трудно. И ведь знал, - Гордей не успокоиться. Мне снова ее выставить нужно. И еще не раз.
А вот партнерством с Санниковым рисковать было никак нельзя.
Он единственный, кто создал почти непотопляемую империю, умудрившись никак не завязаться с криминалом. Кристально чистый бизнес. Никаких даже экономических левых оборотов. Идеальный и непотопляемый. На него ни надавить, ни нажать невозможно. Да и слабинок у Санникова нет.
Зато он прекрасно усвоил урок, преподнесенный ему его врагом, Львом Серебряковым. Однажды тот спас жизнь Грачу, а такой долг – дело в наших кругах по всем понятиям святое.
Поэтому Льву можно было практически все. Приструнить, попустить его было невозможно. Тот часто переходил грань, пусть и не слишком нагло и нарочито, пусть наших непосредственных интересов и не задевал, но другим такое бы не простилось бы, не позволилось. Серебряков же позволял себе слишком многое. И Грач всегда вступался за него.
Стас усвоил урок. И почти каждому из нас, из верхушки оказал услугу, что деньгами не измеряется. Может, единицы не попали в список его должников. Благодарных должников, надо признать. Тех, кто всегда придет на помощь, в чем бы она ни заключалась.
И партнерство с ним в моей ситуации – возможно, единственный способ остаться на плаву в ситуации, в которую я вляпался. Партнера Санникова не решится зацепить никто, с любой стороны. Оно могло бы выкупить пусть не мою жизнь, но жизнь Регинки точно.
И что?
Как последний идиот я, из-за какой-то девчонки, поставил его под угрозу?
Но, черт побери, не мог сдержаться! Вообще, соображать ничего не мог!
Как увидел его там, с ней рядом, - так как красная тряпка перед быком вспыхнула перед глазами. Ни хрена не соображал, ни о чем не думал, - только безумная тяга разорвать, стереть в порошок любого, кто посмел к ней прикоснуться, да будь это даже сам Господь Бог!
