— Но мой внук — или внучка, — родится человеком? Это ребенок Валентайна?
— Да.
— Тогда делай величественное лицо и говори всем, что Брюс Валентайн выгнан тобой за дверь по собственному почину. Спишем на то, что он англичанин, в конце концов! И не показывайся мне на глаза… неделю хоть, что ли… Мне еще объясняться с родней по поводу отмены вашей регистрации.
Вот так… Я больше никогда не встречала Валентайна, он не интересовался судьбой или хотя бы полом родившегося ребенка. Я отказалась от идеи оттаскать за волосы эту тщедушную болтушку Линдси. Через три месяца она уехала, — по слухам, именно в Англию. Год спустя ее мать с радостью обзванивала всех знакомых, оповещая о том, что дочь теперь носит фамилию Валентайн.
Я пережила и это, проведя вокруг себя охранительную черту, не пропускавшую новых мужчин в страну-неудачницу под названием Личная Жизнь. Предательство не повторится больше никогда, потому что меня некому будет предавать. Какая личная жизнь?! У меня сын, две работы, живопись, куча заказов на новомодное увлечение — портреты. Этого хватает для счастья с лихвой, а вот если я разрешу Эвану завести собаку, тогда нужно будет еще пару дополнительных часов в сутках, чтобы все успеть!..
Ничего не осталось от счастья.
Новые составляющие заполнили все мое время.
Хорошо знакомое помещение для допросов.
Красный комбинезон со штрихкодом.
Стаканчик с кофе, который мне не дали допить: лишь только приперся Оустилл, руки сразу пристегнули к кольцам на столе, как будто я могу представлять какую-то угрозу для полковника Эльфийской гвардии!
Бессмертный нелюдь в черной полевой форме сверлил меня своим бирюзовым взглядом, в котором ничего нельзя было прочесть. Как только этот взгляд был переведен на дознавателя, последний шустро подорвался с места и исчез за дверью, не забыв перед этим вежливо склонить голову. Оустилл-то у нас целый лорд, а у эльфов субординация в крови. А еще — преступления с покушением на жизнь представителя эльфийской знати обычно караются смертью, порой не доводя дело до суда. Эта мера распространяется и на простолюдинов-эльфов.
Сколько Палачу лет?.. По слухам, родился он до Переворота на Небиру, как и Владыка Темных. В любом случае, далеко за триста, если не за четыреста. Выглядит Оустилл, наверное, лет на тридцать, не старше, как и другие мужчины-дроу. Безупречная, гладкая темная кожа, по-мужски красивое лицо с тонкими чертами. Белые волосы заплетены в косу, перекинутую через плечо. Ресницы длиннющие, прямо на зависть.
— Спрашивай, что хотела. — Сказал полковник, и от такого предложения я даже опешила.
— Что?..
— Я говорю тебе: спрашивай, что хотела. Оглохла, что ли? — сварливо нахмурился эльф.
Кстати, никто из дознавателей ни разу мне не «тыкнул». Почему-то именно сейчас местоимение «ты» меня покоробило, хотя, конечно же, для его трехсот — четырехсот лет такое обращение к тридцатилетней женщине, да еще в моем положении… Я встрепенулась. Он же разрешил спрашивать!
И я спрашивала, с большой осторожностью называя имена тех, кто, по моим предположениям, мог оказаться за решеткой или даже хуже. Ответы были односложными: «убит(а)», «арестован(а)». Реже упоминались административные меры, вроде вынесения предупреждения, штрафов, короткого ареста с последующим занесением в особый список ОАН, Отдела антиэльфийских настроений. Я с болью в душе прислушивалась к ответам лорда. У шотландцев не принято бросать своих, даже если эти «свои» не во всем правы. Клан Барнетт меня не бросил, избрав своим вождем после смерти отца, и сейчас расплачивался за это.
Наконец, дошло дело до всех, кто был со мной в день задержания в пригороде. На Луизу мне было наплевать, меня интересовали другие: Елена, Эдме, Алекс, Джордж, Сондра, Гленн, Дуглас…
Все живы, но в тюрьме. Думаю, здесь же, в Ферт-оф-Форт. Оустилл вновь уставился на меня своим цепким взглядом:
— Луиза Маккензи… Странно, правда? Детей расстреливает она, а Чудовищем называют тебя.
— Я получила свое прозвище раньше.
Я стиснула зубы до скрипа. Это самое больное место моей совести, как и все те, кто были убиты в эльфийском квартале Абердина. Двадцать седьмого февраля святой отец Грегори говорил мне, что нужно простить:
— Дочь моя, в тебе говорит отчаяние и боль утраты. Помни, Господь велит нам прощать!
— Око за око, отец Грегори…
Я не смогла. Сколько же сейчас тех, кто никогда не простит меня?!
Были еще несколько имен, которые я никак не решалась назвать. Палач как будто прочел мои мысли и с некоторым ехидством произнес:
— Дэйель Фринн? Ничего ему не сделалось, бренчит себе на гитаре. Или, может, студенток соблазняет. Или курит «травку» после репетиции. Одним словом, занят чем-то охренительно важным. Его причастность к твоему делу еще проверяется.
Я тихонько выдохнула. Насчет фразы о соблазнении студенток… Прозрачный намек, более чем! Пресса уже вылила ушат грязи и на меня, и на Фринна, совершенно не считаясь с тем, что его семья принадлежит к высшим финансовым кругам не только Шотландии, не только Европы, но и Северного полушария, как минимум.
А Оустилл, видите ли, знает подробности! Впрочем, мужики они и есть мужики, хлебом не корми, дай обсудить женщин! Не иначе, Дэй поделился! Меня накрыло раздражение, граничащее со злостью. Почему-то злость была направлена именно на полковника, в которого остро захотелось запустить стаканчик с недопитым кофе.
Запустила бы, если бы руки не были прикованы к столу.
Если получится устроить большой фейерверк, как планировалось в случае ареста, то… не на кого будет злиться, и некому. В день трибунала, возможно, не станет нас обоих, и многих других тоже. Если бы я выболтала план после инъекции психоактивной дряни, эта тема уже всплыла бы на допросах. Или нет?! Как это узнать?!
Я немедленно запретила себе думать о фейерверке, чтобы изменения в выражении лица не привлекли внимания полковника. Кажется, получилось.
Оустилл встал и отошел от стола, разглядывая что-то такое интересное за маленьким окном с решеткой и бронестеклом — тут всюду такие, кроме камер.
— Ирвин и Кларисса Барнетт из Бремора… Я разрешил им забрать останки твоих близких для кремации.
Второе больное место на совести, едко саднящее. Вместо того чтобы заняться подобным скорбным делом, как любящая мать и почтительная дочь, я выпускала демонов из ада, играя в революцию… В итоге скорбным делом озаботились другие. Те, кто мне очень и очень дороги…
—… и твои останки тоже, когда все закончится. — Равнодушно добавил Оустилл, снова повернувшись ко мне. — С той записью и, в конце концов, с причиной стрельбы на парковке я позже разберусь. Но ты этого не увидишь.
Договаривая эту фразу, эльф уже выходил из комнаты для допросов, не обращая на меня никакого внимания. Тут же стало слышно, как он на кого-то начал орать в коридоре за дверью, как будто срывая дурное настроение.
