Герцог вошел в приемную и увидел, как и ожидал, Филиппа Дюбушерона с полудюжиной принесенных картин.
На губах его играла улыбка; она совершенно взбесила герцога; он решил, что француз пытался угадать, исполняется ли его план и показалась ли Уна герцогу соблазнительной настолько, насколько предвидел Дюбушерон.
Когда лакей закрыл дверь, герцог не стал трудиться пожимать Дюбушерону руку, а прошел к картинам, прислоненным к стулу.
— Вы нашли еще какие-нибудь картины Торо? — спросил герцог.
— Да, ваша светлость. Боюсь, что большая часть из них — просто наброски, хотя и очень интересные, к картинам, так блестяще осуществленным в последних работах.
Филипп Дюбушерон не собирался говорить герцогу о картине, которую Джулиус Торо писал перед смертью; она стояла сейчас в галерее Дюбушерона — он собирался ее сжечь.
Как и Уна, он сразу понял, что это было извращение пьяного ума, водившего кисть по каким-то диким, сумеречным тропам и выдававшего невероятные и неприятные сочетания цвета.
Герцог ждал, пока Филипп Дюбушерон, раздумывая, что же не так, поднимал полотна с пола и расставлял их на диване против окна, где они хорошо освещались.
Только одна из картин заинтересовала герцога, который сразу понял, что это был незаконченный портрет Уны в детстве. Он понял, почему ее отец был им недоволен, но, кто был изображен, можно было понять сразу. На заднем плане виднелся маленький, очень милый домик, который, решил герцог, и был их домом.
Его вдруг осенило, что одно из его подозрений было необоснованным. Нет сомнений, Уна действительно была дочерью Торо, и в течение некоторого времени он просто разглядывал картину, раздумывая при этом, что еще из того, что она ему рассказывала, является правдой и еще о том, что он неправильно судил о ней с самого начала.
Что-то в поведении Филиппа Дюбушерона, в его улыбке, в выражении его лица, где, как показалось, мелькала жадность, подсказало герцогу, что для него по-прежнему расставлена ловушка.
— Не очень впечатляющая коллекция, — сказал он вслух и автоматически отметил надменную, властную холодность своего тона, которая всегда звучала в его голосе в присутствии людей, которые ему не нравились или перед которыми ему нужно было отстоять свое мнение.
А Дюбушерон подумал, что сегодня герцог ведет себя совсем не так, как вчера вечером; он был сама любезность, когда увозил Уну из «Мулен Руж», оставив ему неприятную обязанность объясняться с разъяренной Иветт Жуан.
— Боюсь, это все, что я смог обнаружить в мастерской Джулиуса Торо, ваша светлость, — сказал он, — хотя где-нибудь на Монмартре могут найтись и другие его картины. Просто надо подождать.
Вряд ли такое может быть, подумал при этом Дюбушерон . В то же время ему нужно было поддерживать интерес герцога. Ему также нестерпимо хотелось разузнать новости об Уне.
Заметив, что взгляд герцога остановился на ее детском портрете, Дюбушерон сказал:
— Может быть, мисс Торо знает — не отдавал ли отец после смерти матери свои работы куда-нибудь на хранение. Как раз тогда, когда ее отправили в школу во Флоренцию, отец продал дом в сельской местности и переехал на Монмартр.
— Я понял, она с тех пор больше его и не видела, так что вряд ли она может знать, что он делал в ее отсутствие, — ответил герцог.
— Верно, — признал Филипп Дюбушерон. — В то же время мы легко можем это выяснить.
— Да, мы можем спросить ее, — согласился герцог.
Он немного подумал и сказал:
— Вы мне говорили, что сами встретили мисс Торо только вчера, когда она приехала в Париж и узнала, что ее отец умер.
— Да, это так, — ответил Филипп Дюбушерон. Дюбушерон не мог понять, к чему клонит герцог, и впервые подумал, что, похоже, он что-то подозревает, но почему — совершенно непонятно.
— Можно сказать, это было невероятно удачно, что вы появились в нужное время! — продолжал герцог.
— Для юной леди и впрямь очень удачно, — ответил Филипп Дюбушерон. — Ваша светлость не хуже меня знает, что такую хорошенькую девушку, особенно на Монмартре, поджидают самые разные неприятности.
Герцог издал звук, выражающий согласие.
— Многие рассказы о молодых художниках, особенно импрессионистах, — продолжал Филипп Дюбушерон, — имеют под собой реальную основу. Их поведение и распутные привычки приносят искусству дурную славу, и оттого необычайно трудно продавать их картины, да и любые картины современных художников.
— Я уверен, что вам, тем не менее, неплохо это удаётся, — холодно сказал герцог.
Филипп Дюбушерон красноречиво всплеснул руками:
— Как ваша светлость верно заметили, я справляюсь, но стараюсь угодить всем и каждому. Как раз и возникает вопрос — могу ли я вам как-либо помочь.
Герцог застыл словно в нерешительности, а Дюбушерон, чувствуя, что он подбросил рыбине, которая не клевала, новую наживку, молчал.
У него было отличное для француза качество — он знал, когда говорить, а когда молчать.
Если клиент сразу не отвечал на туманное предложение, которое могло бы его заинтересовать, Дюбушерон никогда не настаивал, а просто ждал. По долгому опыту он знал, что рано или поздно клиенты бывают вынуждены заявить, чего же они все-таки хотят, и ему не приходилось их принуждать.
Герцог, словно решил не продолжать разговор, произнес:
— Мне бы хотелось, чтобы мисс Торо посмотрела картины. Так как они принадлежат ей, возможно, она захочет оставить их себе, хотя, честно говоря, меня они тоже очень интересуют.
— Я могу вас понять, — ответил Филипп Дюбушерон. — Может быть, мне оставить их у вас и зайти позднее?
— Нет-нет, я попрошу, чтобы она их посмотрела прямо сейчас.
Герцогу вдруг пришло в голову, что он смог бы узнать побольше об этих двух людях и об их притворстве, если бы ему удалось посмотреть на них, когда они вместе.
Вчера вечером он наблюдал за Уной, а не за Дюбушероном. А сейчас, подумал он, можно понаблюдать за ними обоими и, без сомнения, он сможет увидеть что-нибудь, чего раньше не заметил.
Он открыл дверь и прошел по коридору в холл.
— Поднимитесь в комнату мадемуазель Торо, — сказал он лакею, — и спросите ее, не составит ли она мне компанию, придя в приемную.
— Мадемуазель уехала, месье!
— Уехала? — Герцог нахмурился и пояснил: — Я имею в виду юную леди, которая только что вернулась с прогулки вместе со мной.
— Да, месье. Она уехала через несколько минут.
— Невероятно! Она же прошла к себе!
— Она начала подниматься и вернулась, месье. Потом она попросила Жака поймать ей фиакр.
— Кто из вас Жак? — спросил герцог других лакеев, стоявших в холле.
