Была только одна загвоздка: никто, судя по всему, толком не знал, откуда взялись эти цифры. Это не помешало раструбить о них в выпусках новостей, ссылаясь на непроверенную информацию в Twitter и других СМИ
[1137]. К Рождеству Оксфордский словарь английского языка назвал словом года словечко youthquake – «молодежетрясение»
[1138], случившееся, когда «молодые избиратели неожиданно едва не обеспечили лейбористам никем не прогнозируемую победу»
[1139]. А мы стали свидетелями рождения зомби-данных.
Зомби-данные – это сомнительные, но очень живучие цифры, которые очень трудно опровергнуть, – в том числе потому, что интуитивно они представляются верными. В случае с британскими парламентскими выборами 2017 г. нужно было как-то объяснить, почему вопреки почти всем прогнозам лейбористы набрали так много голосов. Беспрецедентно высокая явка молодежи хорошо вписывалась в контекст: лейбористы заручились поддержкой молодых людей, те пришли на выборы, и партия почти победила. Но затем, в январе 2018 г., появились новые данные British Election Study
[1140]. Можно было спорить относительно того, насколько они точны
[1141], но одно было ясно: знаменитое «молодежетрясение» оказалось в лучшем случае слабой дрожью. К марту уже никто не говорил всерьез о «всплеске активности молодежи» без существенных оговорок, и о цифре 72 % потихоньку начали забывать
[1142].
Миф о британском «молодежетрясении», которого на самом деле не было, по меркам зомби-данных просуществовал очень недолго. Отчасти это объясняется тем, что хотя при тайном голосовании невозможно получить абсолютные точные и полные данные о том, кто и как проголосовал, мы, по крайней мере, собираем доступную информацию. На самом деле такой информации много: выборы вряд ли можно назвать недостаточно изученным процессом. Но если зомби-статистика появляется в области, где данных мало, избавиться от нее гораздо труднее.
Взять, к примеру, утверждение, что «70 % живущих в нищете – женщины». Никто точно не знает, откуда взялась эта цифра, но считается, что она впервые промелькнула в Докладе ООН о развитии человечества за 1995 г. без ссылки на источник
[1143]. С тех пор она постоянно всплывает везде – от статей в газетах до сайтов и пресс-релизов благотворительных и правозащитных организаций и заявлений и докладов официальных институтов, таких как МОТ и ОЭСР
[1144].
Попытки опровергнуть эту зомби-цифру предпринимались не раз. Дункан Грин на портале From Poverty to Power («От бедности к власти») назвал ее «весьма сомнительной»
[1145]. Джон Гринберг, штатный сотрудник сайта PolitiFact, занимающийся проверкой фактов, утверждал со ссылкой на данные Всемирного банка
[1146], что «доли мужчин и женщин в общей численности бедного населения примерно одинаковы», причем мужчины в целом даже немного беднее женщин. Карен Гроун, старший директор Всемирного банка по гендерным вопросам, прямо называла эту цифру «ложью», поясняя, что для того, чтобы сказать что-то определенное, не хватает данных в разбивке по половому признаку (и, разумеется, универсального определения такого понятия, как бедность)
[1147].
Именно из-за этой неопределенности зомби-данные так трудно опровергнуть. Цифры могут оказаться ложными. Но они могут оказаться и верными. В настоящее время мы не можем установить, соответствуют ли они действительности. Данные, на которые ссылается Джон Гринберг, несомненно, свидетельствуют о том, что нищета не зависит от гендерных факторов, но результаты опросов, о которых он пишет, возможно, мало что дают для определения масштабов женской нищеты (хотя сами опросы и впечатляют размерами выборки – «компиляция результатов примерно 600 обследований в 73 странах»). А иметь точные данные важно – ведь они показывают, как распределяются доходы внутри домохозяйств. Неверные данные – неправильное представление о распределении доходов. Увы, данные, которыми мы располагаем сегодня, судя по всему, неверны.
Бедность, обусловленная гендерными факторами, в настоящее время оценивается
[1148] на основе сравнения домохозяйств, где ресурсы контролирует мужчина, с домохозяйствами, где ресурсы контролирует женщина, то есть семей, главами которых являются мужчины, с семьями, главами которых являются женщины
[1149]. Этот подход основан на двух допущениях: во-первых, что доходы домохозяйств распределяются между членами семей поровну (и, соответственно, уровень жизни всех членов семей одинаков), и, во-вторых, что и мужчины, и женщины, являющиеся главами семей, расходуют контролируемые ими ресурсы одинаково. Оба предположения, мягко говоря, весьма сомнительны.
