Даже теперь графу с трудом верилось, что в обществе, считающимся цивилизованным, такая женщина, как Цирцея Лангстоун, могла почти до смерти избивать такое хрупкое создание, как ее падчерица. Он был уверен, что, если бы ей удалось продолжать свои истязания, Офелия вряд ли смогла бы выжить.
Он вспомнил, что когда передал Пирата Хендерсону, то ветеринар сказал:
– Тот, кто обращается таким образом с молодой собакой, милорд, заслуживает того, чтобы его уничтожили.
Именно это следовало бы сделать с Цирцеей Лангстоун, подумал граф.
Сам он совершенно не был готов к роли мстителя свыше и не взялся бы за такое дело, как убийство. Вместе с тем он ненавидел ее беспощадной ненавистью, как и всех, проявляющих жестокость, и мысль о том, как бы заставить ее страдать за преступления, не выходила у него из головы.
Он не удивился, найдя ответное письмо от нее Оно было коротким, но полным тайного смысла. Не оставалось сомнений, Цирцея ждет его приглашения взамен отмененного совместного ужина.
Граф испытал что-то вроде искушения заставить ее страстно влюбиться в него, как многих других женщин, и потом безжалостно оттолкнуть, заставив плакать.
Однако он понимал, что Цирцея – крепкий орешек. Более того, все его существо содрогалось при мысли о любом соприкосновении с этой ненавистной женщиной.
Он знал, что лорд Лангстоун уже вернулся в Лондон, и спрашивал себя, какое же объяснение придумала его жена, чтобы оправдать отсутствие его дочери. Как бы то ни было, когда граф встретил его в клубе Уайта, тот выглядел совершенно беззаботным, и казалось, что, кроме игры и выпивки, его ничто не интересует.
Прошла неделя, и граф решил, что если станет известно о его намерении проведать свое поместье, то это не вызовет ничьих подозрений. Выбрав пятницу, когда даже во время светского сезона многие уезжали в деревенские поместья, находившиеся неподалеку от Лондона, он отправился ту да в высоком фаэтоне, взяв с собой только Джейсона.
Подъезжая к домику, крытому соломой, он поймал себя на совершенно новом ощущении, похожем на волнение. Он уверил себя, что ему просто-напросто не терпится увидеть плоды своих трудов, но хотя и не сознавал того полностью, действительно волновался, когда вышел из фаэтона и направился по тропинке к дверям.
Он постучал, и дверь открыла Эмили.
– О, милорд! – воскликнула она, приседая, и граф улыбнулся ей, входя в дом.
Он собирался спросить, наверху ли мисс Офелия, когда Нэнни вышла из гостиной.
– Вы не могли выбрать дня лучше, чтобы приехать, мастер Джералд, – воскликнула она, и, когда улыбнулась, все ее лицо покрылось морщинками. – Мы в первый раз позволили мисс Офелии встать с постели и спуститься вниз. Вы можете выпить с ней чашечку чая.
– С удовольствием это сделаю, – ответил граф и зашел в гостиную.
Офелия сидела в кресле – у стола, заставленного множеством вкусных вещей, доставлявших ему массу наслаждений в детстве.
Увидев, кто пришел, она слегка вскрикнула от неподдельной радости.
– Как я рада вас видеть! Я так счастлива, что уже спустилась вниз и перестала быть инвалидом.
Граф сел рядом с ней, оценив, что Нэнни тактично оставила их одних.
– Вы выглядите лучше.
Он подумал, что это, конечно, слишком мягко сказано. Она совершенно не походила на умиравшее, исхудавшее, бледное создание, которое неделю назад он отнес на руках наверх по лестнице.
На ее щеках теперь появился румянец, и она, несомненно, прибавила в весе. Однако главное отличие, подумал граф, в том, что впервые за то время, что он ее знал, она выглядела счастливой.
– Я так рада, что вы пришли, – сказала она. – Я хотела поблагодарить вас, но Нэнни не позволяла вам писать.
– Я совсем не хочу, чтобы меня благодарили.
– Но я должна! – настаивала Офелия. – За эти прекрасные платья, которые вы мне послали, и... за все остальное тоже.
Было видно, что она смущена. Граф догадывался, что она имеет в виду ночные рубашки и кружевное белье, которое он заказал в лавке на Бонд-стрит, которой долгое время покровительствовал.
Он платил за предметы туалета, которыми восхищался у своих официальных любовниц, но даже дамы высшего света, как леди Харриет, с восторгом принимали платья и другие подарки, которые, как они говорили, слишком дороги для их собственных кошельков. Не без цинизма он полагал, что они вытягивают плату за свои услуги точно таким же образом, как и проститутки, с той разницей, что расчеты были не чисто денежными Их требования и претензии его раздражали.
На последней неделе Харриет появилась в Ковент-Гарден в очень дорогом бархатном плаще, отделанном горностаем.
– Вам нравится? – спросила она, поворачиваясь так, чтобы он мог разглядеть ее со всех сторон.
– Что нравится?
– Моя накидка.
– Очень мило.
– Я так и думала, дорогой Рейк. Я ее взяла напрокат. К сожалению, она мне не по карману, поэтому я должна буду вернуть ее завтра.
Было гораздо легче сказать: пусть мне пришлют счет, чем видеть, как она дуется весь вечер.
Граф оторвал взгляд от лица Офелии и увидел, что на ней очень хорошенькое платьице из белого муслина в цветочек. Она выглядела в нем очень юной и казалась воплощением весны. Он подумал, что она очень хорошо смотрится рядом с большой вазой нарциссов, стоявшей на столе.
– Я никогда не думала, что у меня будут такие красивые платья, – сказала она. – Но как я могу с вами расплатиться?
– Это подарок, – сказал граф.
Она посмотрела на него смущенно и сказала:
– Но вы же знаете, что не годится, чтобы джентльмен дарил леди одежду.
Такое правило, подумал граф, мало кого беспокоило из женщин его окружения. Он ответил:
– Думаю, то, что может быть правилом для большинства людей, Офелия, вряд ли применимо к нам. У нас все не по правилам с самого момента нашей встречи.
– Это правда, – согласилась Офелия. – Но меня смущает, что я стою вам таких денег.
– Я могу себе это позволить, – беззаботно ответил граф. – А вот вы вряд ли бы могли жить здесь у Нэнни и носить только ее ночные рубашки. Уверен, что они толстые, мягкие и абсолютно пуританские.
Офелия слегка засмеялась:
– Они в точности, как рубашки моей собственной няни, – сказала она. – Очень-очень уютные и мягкие.
Они оба засмеялись, и граф подумал, что, хотя сам в этом не признавался, ему всегда хотелось услышать смех Офелии.
– А теперь вы впервые спустились вниз, – сказал он и посмотрел на стол, заставленный вкусными вещами. Там была различная сдоба и печенья, ромовые бабы, которые он помнил со времен детства, взбитые белки и кизиловый джем, бывший предметом особой радости.
