Да и не были они удобными, если уж совсем честно. Но Вадику с «девочками» она постеснялась это сказать, а уж Аарону… Эрнестовичу тем более. Неизвестно, как бы он отреагировал, а «девочки» работали на славу, хоть им и досталась нервная клиентка в лице Котёночкиной. А если бы он лишил их оплаты? Нечестно лишать средств к существованию людей, которые искренне пытались помочь, только потому, что не умеешь носить слишком вычурные наряды.
Может, стоило тихонечко экспроприировать одну из футболок мужа. Они не выглядели слишком пафосно, да и тактильные ощущения весьма приятные. Впрочем, велика вероятность, что дело вовсе не в футболках, а в самом Аароне.
Лиля повозилась на шелковистой простыне, источающей тонкий запах свежескошенной травы, перевернулась на бок, обняла подушку и благодарно улыбнулась в ответ на подоткнутое одеяло.
— Ты сам всё видишь, — раздался шёпот Аарона. — Не может быть и речи о присутствии Лилии.
— Ты серьёзно рискуешь, — это уже был голос Григория Георгиевича. Лиля не на шутку смутилась, даже во сне, а потому завернулась в одеяло покрепче, как в кокон. Точно куколка, даже немного жаль, что из бедняжки Котёночкиной вряд ли получится бабочка.
— Пусть так, — отозвался Аарон и сел на край кровати, что это был именно он, Лиля почувствовала сразу. Как? Наверное, как любой служащий чувствует близкое присутствие начальства. Правда, по логике вещей, Лилии Михайловне Котёночкиной следовало бы напрячься, как минимум, и испугаться, как максимум, а она только счастливо улыбнулась и зарылась носом в подушку.
— Папочка! — дверь в спальню громыхнула, хотя обычно не могла поспорить силой звучания с Людмилой Зыкиной в сопровождении симфонического оркестра.
— Тс-с-с-с, — прошипел Аарон.
— Юная леди, — ещё тише прошипел возмущённый отец. — Во-первых, не принято врываться без стука, тем более в личные комнаты, а во-вторых, что ты тут делаешь? — продолжал устрашающе шипеть Григорий Георгиевич. Чисто наг, Лиля даже испугалась самую малость, но потом вспомнила, что рядом муж, и бояться передумала.
— Валентина Владимировна меня привела, — кажется, даже шёпотом Клава могла переговорить кого и что угодно, в том числе грохот двери, не уступавшей Зыкиной с симфоническим оркестром.
— Клавдия! — цыкнул Аарон, Лиля даже наморщила лоб. Надо же, её муж умеет раздражаться на девочку. До этого момента она полагала, что этой участи удостаивалась только героическая Пипа, да и то, когда по старой привычке справляла нужду ему под ноги.
Тут же матрас покачнулся — Аарон встал, и, под возмущённое шипение Клавдии, люди, окружающие ложе, на котором спала Абалденная Лилия Михайловна, покинули помещение.
О каком присутствии говорил Аарон… Эрнестович, и чем он рискует, девушка решила узнать позже, если, конечно, наберётся храбрости. Что ни говори, а порой Аарон пугал Лилю.
— Хорошо, что мой папочка мёртв как мужчина! — услышала Лилия Михайловна, когда отошла от дневного сна, посетила ванную, даже переоделась к ужину, быстренько посовещавшись с Вадиком. Тот указал на маленькое коктейльное платье и ткнул пальцем с кровавым маникюром в туфли с неудобной колодкой и на таких каблуках, что попади Котёночкина в средневековье, выторговала бы приличные деньги у инквизиторов, настолько изощрённой была пытка — ходить в этой «обуви».
— Кхе! — раздалось громогласное от Григория Георгиевича.
Лиля замерла у двери, не решаясь открыть. Разговор, судя по всему, приобретал интимный характер, а Лиля всегда была девушкой тактичной и воспитанной, во всяком случае, так о ней отзывались учителя в школе и педагоги в институте.
— Крайне неприлично… — прозвучал немного озадаченный, тем не менее, спокойный голос Аарона Эрнестовича Абалденного. Сейчас это был именно он, а не Аарон.
— Так ведь это правда, папочка, скажи ему! — потребовал голосок Клавдии. — Аарончик только и делает, что ро-ман-ти-зи-ру-ет отношения босса и секретарши. Он даже телефон свой дал, вчера, когда ещё обезьянку забирали. Кстати, папочка, я на тебя обижена, я тоже хочу обезьянку. Почему всё достаётся зелёным, а мне ничего, ты ущемляешь права ребёнка и обезьян! Я буду жаловаться на тебя в Гринпис, человек, папочка, млекопитающее, а значит — животное, и я имею право нажаловаться, а обезьянка была такая хорошенькая и хотела жить со мной!
— На прошлой неделе с тобой хотел жить пингвин из океанариума! — рыкнул Григорий Георгиевич, Лиля интуитивно согнула ноги в коленях, Пипа залезла под подушку и оттуда храбро рычала, а вот Клавдия не испугалась:
— Да, я пользуюсь популярностью, папочка, в отличие от тебя, и я этому очень рада, очень-очень. Хорошо, что ты мёртв как мужчина, не представляешь никакошенького интереса для женщин! А то бы тоже сейчас ро-ман-ти-зи-ро-вал отношения босса и секретарши или продавщицы, или уборщицы, или… — Клава на секунду замолчала, чтобы победно выдать: — Гувернантки! Представляешь, Аарончик, вот мне повезло, что у папочки есть я!
— Поясни, пожалуйста, — раздался хрипловатый, но по-прежнему спокойный голос Аарона Эрнестовича, а это всё ещё был он. Где — то рядом слышались хрипы и сиплый кашель. Кажется, у Григория Георгиевича начинался астматический или эпилептический приступ. Во всяком случае, так звучало, и Лиля внутренне приготовилась оказывать первую помощь и звонить 911 или 112, или ещё куда-нибудь.
— У папочки есть я! — воскликнула довольная Клава. — Всем же понятно, что мужчина с ребёнком — не мужчина, он не представляет никакого интереса для окружающих его женщин. Какая, по-твоему, может быть любовь, если у мужчины уже была любовь и даже ребёночек, это я, — уточнила Клава, — имеется. Ясно, он будет любить этого ребёночка, меня ведь невозможно не любить, Аарончик, папочка меня очень-очень любит, почти так же, как я его люблю! Он будет любить ребёночка, а значит, не сможет отдать всё своё сердце женщине! Всё-всё-всё сердце, без остатка! Ну, и ещё, конечно, имущество, квартиру, машину, ещё одну квартиру, и другую, в Италии, а ещё в Майами домик… Папочка ведь не захочет всё у меня отнять и отдать женщине, а если она родит другого малыша, я не была бы против, папочка, если бы ты родил мне братика или сестричку, только придётся тебе самому рожать, ведь, как мужчина ты мёртв, а как мама очень даже хороший, хоть и папа, конечно, то этому малышу тоже не достанется всё. А нужна вся любовь! Вся! Вся! Без остатка! И недвижимость, конечно, семейные драгоценности, жезл власти, корона, трон, и всё сердце целиком, без остатка, вместе с империей, иначе никакой любви не считается.
— Юная леди! — кажется Григорий Георгиевич самоизлечился. Надо же, каким чудодейственным свойством обладают слова Клавдии, произнесённые со скоростью тысяча в минуту, почти как автомат Калашникова или Тина Канделаки.
— Аарончик, дашь мне телефончик, я вчера не дочитала…
— Нет! — в один голос отрезали Аарон Эрнестович и Григорий Георгиевич.
— Но я могу заказать фисташковое мороженое, — тут же послышался миролюбивый голос Аарона, а Лиля решила больше не отсиживаться в спальне. Стало неловко подслушивать столь личную беседу, и пока не началась новая, не менее интимная, она поспешила выйти.
