– Но ты же понимаешь, что мы сделали то, что никто, кроме нас не сделал бы?
Я киваю. Я понимаю. Мне не легче.
Обняла наших ребят, отдала им пакет с едой, и мы уехали в Москву.
Как жить дальше после трагических детских поисков
Это очень сложный вопрос. Не каждый из нас готов даже говорить на эту тему. Обычно это сильно влияет на каждого, кому довелось пережить подобное. Иногда – меняет всю жизнь и мировоззрение.
Все реагируют по-своему, и каждый справляется с этим как может. Кто-то замыкается в себе, кто-то идет к психологу, кто-то выплакивает это на плече у соотрядников, хорошо понимающих то, что происходит с человеком. Но всем нам обычно очень тяжело. Все мы ощущаем свое бессилие – что мы, взрослые обученные люди с методиками и оборудованием, не смогли спасти маленького человека. Это очень болезненное ощущение, которое, однако, заставляет нас двигаться дальше, чтобы пытаться предотвратить, предупредить, чтобы искать лучше и эффективнее.
В 2019 году в отряде было создано направление «Психология», одна из задач которого – помочь пережить подобные ситуации тем, кому довелось в них оказаться. И это очень важное для нас событие, потому что такие истории могут сломать кого угодно, в том числе очень опытных и ценных поисковиков. Это тот самый случай, когда можно увидеть, как плачут спасатели…
Сергей Клецин, федеральный куратор, региональный представитель «Лиза Алерт» Брянской области, координатор (интервью проекту «Гордость России», октябрь 2019 года)
«У меня было два раза, когда я хотел уйти после детских поисков. Я не подхожу к этому спонтанно: захотел – поехал, захотел – ушел, я обдумываю свои решения. И в обоих случаях я думал: сейчас я могу позволить себе эту слабость, поддаться ей и уйти, но что будет потом? Будет другой детский поиск, на который, возможно, кто-то не сможет поехать, и я не поехал, потому что пожалел себя и ушел. Наверное, поэтому оставался.
Как и семь лет назад, я продолжаю считать, что дети не должны пропадать, а если это произошло, их должны искать, и надо, чтобы это делали специалисты. Мы не можем себе позволить непрофессионализм на таких поисках. Отряд „Лиза Алерт“ на сегодня – это самая мощная поисковая организация, у которой есть лучшие инструменты для поиска человека. Мы действительно умеем это делать. И если ребенок все-таки пропадает, мы должны успевать его найти – или, по крайней мере, делать все, чтобы успеть.
Я никогда не считал, сколько у меня найдено живых. Но я помню каждый свой поиск, когда был „найден, погиб“ или „не найден“. И все равно самые запоминающиеся – это детские поиски и, к сожалению, детские с печальным концом.
Я научился с эмоциями после таких поисков справляться сам. Наверное, с помощью той самой мысли, что да, ты можешь сейчас поддаться слабости и слиться, но это слабость. В последний раз это было два года назад, когда мы искали в Липецкой области Артема, утонувшего в выгребной яме. И хотя я понимал, что он погиб почти сразу, еще до того, как к нам поступила заявка, от понимания того, что я не мог ничем помочь, не стало легче. Почему? Не знаю, как это объяснить. Ну просто в принципе тяжело, когда ты находишь погибшего ребенка.
Так было и в Стечне Брянской области, когда ребенок утонул в школьном туалете. Там вообще было полное непонимание: как??? Была злость на весь мир. Ведь родители знали про эту яму в туалете, директор школы знала, все знали, у нас XXI век, а ребенок погибает на территории школы – там, где ему ничего не должно угрожать в принципе! Дети пришли туда, и они должны быть защищены. Четырехлетний ребенок, который никому ничего плохого не сделал, – просто пришел поиграть на территорию школы, погибает – вот так страшно, в туалете, и это было реально тяжело. Помимо туалета мы нашли на территории школы еще два незакрытых резервуара: колодец с металлической торчащей из него арматурой и открытую трансформаторную будку. И когда все это видишь, ты понимаешь, что это было не какое-то случайное роковое событие – нет, это когда-то должно было произойти, и вот оно произошло. И еще ты понимаешь, что таких школ – миллион, в любое село заезжай – и увидишь ту же картину».
* * *
– Понимаешь, днем мы уже осматривали эту выгребную яму, но она огромная, и мы ничего не нашли. И только потом, несколько часов спустя, снова разгребли мусор, плававший по поверхности, и увидели детскую ручку…
– Сереж…
– Там, понимаешь, так было прикрыто, что…
– Сереж, тормози…
– Все, понял.
Живем дальше
Страшное – совсем рядом.
Позвонил Дулин и потребовал подробный отчет о прошедшей ночи, куда я выезжала с ребятами: он вел поиск накануне, ночью сменился, но, видимо, мысленно был в Талдоме. Все рассказала: где искали, что осмотрели, что видели, что обнаружили. Если коротко, то ничего: дед исчез вместе с велосипедом, следов нет. Дулин мрачно слушал. Виновато объяснила ему, почему рано уехали: я была единственным экипажем, со мной трое наших, мне надо было быть в Москве в 7:30 утра, поэтому в шесть часов я всех увезла.
– Ладно, – сказал он резко, как бы подводя итог.
– А что будет дальше? – спросила я.
– Дальше? Ничего.
– Как ничего? А дед?
– Все, забудь деда.
– Как забыть? – непонимающе спрашиваю я.
– Просто забыть и все! – раздраженно отвечает он.
Забыть. Стереть ластиком. Забыть, потому что пошли четвертые сутки, а ночью температура падает почти до нуля. Забыть, потому что очень мало людей и некому ехать. Забыть, потому что ничего нельзя сделать. Поиск переходит в автономную и информационную фазу: решение точечных задач и распространение ориентировок.
Деда больше нет. Живем дальше.
В каких случаях поиск останавливается или переходит в информационную стадию
Окончание активной фазы – это всегда решение координатора, и дается оно очень нелегко. Принимая его, каждый координатор потом многие часы анализирует ситуацию и ищет свою ошибку: ведь, возможно, если бы поиск продолжался, человека нашли бы живым?
Активный поиск прекращается, если очевидно, что осмотрено все и не по одному разу, а человек так и не найден. Он может быть остановлен, если в силу погодных и прочих условий ясно, что человека найти живым уже невозможно, а поисковые ресурсы – люди и техника – нужны другим потерявшимся, которых еще можно спасти.
Иногда активный поиск продолжается вопреки, казалось бы, всякому здравому смыслу. Так было, например, в июле-августе 2019 года на поиске Татьяны Зубовой в Щелковском районе. Так получилось, что повалили грибы, отряд пришел в состояние полной боевой готовности, и вдруг грибы схлынули, а импульс еще сохранялся, и все, кто ездит на поиски, готовы были выезжать. И тут «упал» поиск пожилой женщины, которая ушла в лес за грибами. Заявителями были две ее дочери, готовые ходить в лес, кормить добровольцев и всячески помогать. Все эти обстоятельства привели к невиданному результату: в, казалось бы, стандартном поиске пожилой женщины в лесу за две недели приняли участие 632 человека (227 пеших поисковых групп), которые прошли более чем 2650 километров по лесу. Работали шесть беспилотников, которые сделали 8096 снимков (302 часа просмотра группой просмотра снимков), девять кинологических расчетов и так далее. Активный поиск длился под руководством четырех сменявших друг друга координаторов более двух недель, хотя ночная температура воздуха, возраст пропавшей, состояние здоровья, отсутствие еды и прочее уже не позволяли рассчитывать на то, что ее найдут живой. Лес был исхожен вдоль и поперек. После окончания актива на поиске продолжали работать автономные группы, выезжавшие на отдельные задачи. На момент написания этой книги – январь 2020 года – Татьяна Зубова так и не найдена, хотя наши добровольцы и родные пропавшей продолжают инфопоиск – распространяют ориентировки, проверяют свидетельства и так далее. Наш опыт учит тому, что иногда, когда уже нет никакой надежды, пропавший все-таки находится.
