Он позвонил и попросил подхватить его «у любого метро». Я спросила, откуда он едет, и, услышав ответ, затосковала: ехать ему было до меня не меньше часа, а я так надеялась приехать на поиск пораньше. Но в конце концов мы договорились, я попросила его не опаздывать, поскольку у метро невозможно запарковаться, и повесила трубку.
Начал он с того, что опоздал на место встречи на 40 минут, причем сделал это в особо циничной форме: на подъезде к метро я увидела эсэмэску «я немного задерживаюсь». Остановившись у станции с аварийкой, позвонила ему и узнала, что «немного» – это 40 минут. Я разозлилась.
Потом мы долго и бестолково искали друг друга возле метро, и это тоже не прибавило мне хорошего настроения.
Полтора часа в машине он молчал сзади, вздыхал и что-то жевал.
На месте поиска мы естественным образом оказались в одной пешей группе. Лес был довольно простенький, вегетарианский: и бурелом скромный, и заросли аккуратные, видали мы и не такое. Он тем не менее еле шел: то и дело отставал, вскрикивал где-то сзади, кряхтел и тяжело вздыхал, постоянно выбивался из цепи то вправо, то влево, потому что обходил поваленные деревья (я, естественно, шла напрямик, а когда он горько пожаловался на тяжелый лес, только презрительно фыркнула). У него постоянно что-то случалось: падали очки, садился фонарь, цеплялась штанина. Он то и дело просил:
– Подождите!
– Я сейчас!
– Я застрял!
Конечно, он сделал это не нарочно, но факт остается фактом: надломленное деревце рухнуло именно после того, как он за него потянул. Просвистело оно сантиметрах в тридцати от меня, я даже испугаться не успела – испугался он и снова, как после своего опоздания, начал горячо и искренне извиняться…
Добил он меня тем, что залез на лежащее дерево, чтобы перелезть через него, и спросил нас, двух девочек, не может ли кто-нибудь из нас его подстраховать. Мы вдвоем весили меньше, чем он один.
– Э-э-э… – кисло сказали мы хором.
– Ничего, я сам, – отважно сказал он и действительно слез сам.
(«Молодец!» – с сарказмом подумала я.)
Я шла и только радовалась тому, как ловко спихнула старшинство в нашей маленькой группе на партнершу – ведь тогда за все его огрехи ответственность несла бы я! Меня и так раздражает все, что он делает, а как бы я кипела и переживала за качество его осмотра, если бы была руководителем!
Эта мысль меня немного примирила с его пыхтением где-то сзади до следующего жалобного стона. Оказалось, что у него снова сел фонарь, и теперь мы опять должны стоять и ждать, когда он распотрошит его, потом залезет куда-то на дно своего самого глубокого кармана – нет, это не тот карман, надо поискать в другом, – потом вытащит аккумулятор, потом ему надо посветить, потом он поймет, где у аккумулятора минус, где плюс… и так далее. И в тот самый момент, когда я все более раздраженно постукивала ботинком по бревну, дожидаясь, когда он закончит возиться, меня вдруг осенила странная и прекрасная в своей неожиданности мысль.
Он, кому так тяжело и плохо в лесу, кто еле по нему идет, у которого каждую минуту что-то происходит, все равно взял и поехал в этот лес ночью. Он стонет, страдает, но идет дальше, чтобы найти человека, который потерялся и блуждает где-то в темноте. Ему тяжело и плохо, но он приехал искать того, кому еще хуже. Он совершенно спокойно мог остаться дома и не ехать из своего Бибирева, где у него долго не было автобуса, из-за чего он опоздал, но приехал, потому что ему важно и нужно было оказаться здесь, потому что не мог не приехать и чувствовал, что должен.
После этого открытия я притихла и посмотрела на него совсем по-другому. Он по-прежнему еле шел, спотыкался, застревал, ругал «непроходимый» лес, но теперь меня это совершенно не раздражало. Напротив, я почувствовала какую-то странную нежность к нему, гордость от того, что иду рядом с таким человеком. Я совершенно переменила тон и старалась его подбадривать, показывала пути обхода завалов и сама следила за тем, чтобы он держал линию.
Оказалось, что нашему координатору, видимо, достался комплект неподготовленного оборудования, поэтому через четыре часа штабные аккумуляторы, в том числе и запасные, выдохлись окончательно, и мы повернули обратно.
У меня начало болеть горло, к тому же я стерла ногу и, если честно, все меньше и меньше верила в то, что наш потерявшийся в лесу – обстоятельства пропажи позволяли предположить, что он может быть где-то в деревне. Кроме того, я не ужинала, а еды с собой не взяла, поэтому по сумме факторов решила на этом сегодняшнюю свою миссию считать выполненной. Как оказалось, наша старшая группы тоже не возражает на этом закончить, потому что у нее режим перед соревнованиями. О нем и говорить нечего: он был рад-радешенек, что выходит из этого «ужасного» леса.
В штабе мы сдали оборудование, слили наши треки из навигатора в штабной компьютер и стали собираться. Координатор смотрела на нас с грустью, но, конечно, остаться не уговаривала.
– Значит, вы уезжаете? Все трое? – уточнила она.
– Да, – сказали мы со старшей.
– Я остаюсь, – вдруг сказал он.
– Как остаешься? – переспросила я, думая, что он, видимо, что-то не так понял. Он просто не мог остаться после своих мучений в лесу, он же только и мечтал, чтобы оттуда выйти.
– Ну да, остаюсь, – сказал он и улыбнулся. – Ведь мы же еще не нашли…
P.S. Найден, погиб.
Психологическое состояние пропавших, заявителей и поисковиков
Ситуация пропажи человека – одно из самых страшных событий в жизни его близких, и их состояние обычно далеко от спокойного. Наши операторы горячей линии и инфорги умеют с этим работать и, поскольку у нас с родными одна задача – как можно скорее найти человека, настраивают его на рабочий лад, чтобы получить необходимую информацию. Хотя каждая заявка, каждый крик о помощи для многих из нас, кто оказывается причастен к этой беде, – операторов, инфоргов, группы коротких прозвонов, оперативных дежурных, координаторов, поисковиков и так далее – личная история, и мы не только делаем все от нас зависящее, чтобы найти человека, но и, передавая дежурство, продолжаем следить за поиском, волноваться, надеяться, ждать новостей и переживать вместе с родными. Мы плачем от счастья или от горя при завершении поиска. Мы пишем личные посты-просьбы, призывая обратить внимание на ориентировку, и вкладываем в это все свое умение убеждать, чтобы достучаться до тех, кто будет нас читать.
Многие заявители говорят, что наше соучастие, само ощущение, что они не одни в этой беде, помогали пережить эту ситуацию. О том же говорят и сами пропавшие, то есть найденные, особенно те, с кем мы были на связи в лесу.
Естественно, пропавшим тоже тяжело. Люди, потерявшие дорогу домой, испытывают сильнейший стресс, который обычно сопровождается паникой и выбросом адреналина. В результате пропавший начинает хаотично метаться, и в лесу это обычно приводит к тому, что он только еще больше ухудшает свое положение – залезает в непролазные дебри (на адреналине люди совершают такие поступки, на которые в нормальном состоянии они физически не способны), удаляется от дома, проваливается в болото, получает травмы и так далее. После резкого выброса адреналина силы у него обычно заканчиваются, и он приходит в состояние, при котором не может пошевелить ни рукой, ни ногой.
