Но это была только первая часть истории, о которой знали координаторы и инфорги.
Мы вместе с ними занялись обзвоном наших бывших заявителей, сформировали список, передали киношникам.
Спустя какое-то время 20-минутный фильм был готов. В нем люди, многих из которых мы никогда не видели вживую, рассказывали о том, как мы искали их близких, и говорили о нас добрые слова.
Я пригласила инфоргов и координаторов, чьи заявители снялись в фильме, на просмотр некоего ролика, не раскрыв им, что конкретно планируется. Народ у нас в основном дисциплинированный, на подъем легкий, поэтому собрались почти все, примерно человек 20, в лофте, снятом специально для этого просмотра съемочной группой. Мы пили чай, болтали о своих поисковых делах, смеялись, а потом нас посадили смотреть это кино и включили камеры.
И я впервые увидела, как плачут наши координаторы и инфорги.
Они настолько не ожидали благодарности, настолько не были готовы к тому, чтобы увидеть этих людей вживую, что не могли сдержать слез. Кроме того, эти рассказы вернули их туда, в старые поиски, которые многие из нас стараются не вспоминать, потому что это всегда очень сильное эмоциональное переживание. Наши железные ребята просто не были к этому готовы. Меня лично проняло на моменте, когда одна немолодая заявительница, сама с трудом сдерживая слезы, попросила у нас прощения за наши бессонные ночи и призвала беречь себя.
Но это было еще не все.
После окончания фильма распахнулась незаметная дверь в стене, и в комнату вышли человек сорок заявителей, участвовавших в съемках фильма. И тут началось невообразимое: все плачут, обнимаются, благодарят, признаются в любви, видя друг друга впервые в жизни.
Потом мне сказали, конечно, что меня убить мало за такое, что это свинство и я должна была предупредить, что так не делают и так далее, что это было слишком неожиданно, но итоговый ролик, где снято и то, как мы смотрим фильм, и то, как в зал заходят родственники, получился невероятным по своей эмоциональной силе. И Григорий Борисович потом написал у себя на странице в комментарии к нему, что, мол, мощный ролик, но он бы там не хотел быть, потому что сам вряд ли сдержал бы слезы. Но я считаю, что оно того стоило.
Будем считать это единственным случаем, когда журналист во мне победил товарища.
* * *
Для меня лично гораздо важнее не «спасибо», а то, что человек, сталкиваясь с нами, видит какую-то совершенно другую модель отношений, возможно, такую, которую он никогда раньше не встречал, и часто это меняет его мировоззрение и заставляет совершать поступки, которые он до общения с отрядом не совершал. Я видела, например, как на резонансных поисках в процесс постепенно втягиваются местные жители, которые в первый день приходят просто посмотреть, и уходят вместе с нами в лес или становятся к полевой кухне, чтобы готовить добровольцам еду. Слышала, как люди приходили в отряд в первую очередь именно потому, что убедились: так – можно, такая возможность взаимопомощи действительно существует. Регулярно читаю в комментариях к нашим записям и отчетам, как сам факт существования «Лиза Алерт» убеждает людей в том, что не все потеряно, что мир вокруг не такой черствый и агрессивный, как иногда кажется.
Для заявителей мы часто последняя надежда и просто какая-то точка опоры в ситуации, когда они совершенно не понимают, куда бежать и что делать. Крайне важно, если рядом оказываются люди, у которых есть алгоритмы, опыт, понимание. Ну и, наконец, именно в такие моменты очень нужно, чтобы кто-то просто был рядом.
Конечно, бывает и совсем другая, противоположная, для новичков часто неожиданная реакция на нас и нашу деятельность – как со стороны заявителей, так и со стороны наблюдателей. Заявители могут, например, отказаться принимать участие в поисках собственного родственника: «Вы спасатели – вот и спасайте». Или вообще обратиться к нам чисто для галочки, в то время как бабушка уже всех достала своими приколами. Или вообще они уже давно положили глаз на ее квартиру, например, – тогда и к нам отношение соответствующее.
Поэтому важно не ждать ничего, понимая, что мы заняты спасением человека и все остальное для нас не имеет значения. Даже те, кого мы ищем, кстати, далеко не всегда благодарны, например, если мы помешали кому-то совершить суицид. А еще в отряде не первый год ходит байка про лесника, которому было так стыдно, что он заблудился, что он бегал от поисковых групп по всему лесу.
То же самое и с посторонними людьми, и мы всегда стараемся объяснить новичкам, приходящим в отряд, что не надо ждать, что все будут благоговейно снимать шляпу, услышав, каким мы благородным делом занимаемся, и изо всех сил нам помогать. У нас случались и конфликты с подвыпившими представителями местного населения, которые на предложение посмотреть ориентировку на пропавшего реагировали агрессивно, вплоть до рукоприкладства, и с недовольными владельцами машин и парковочных мест, которым не нравилось, что наши экипажи занимают места в их дворах, и с хозяевами торговых павильонов, на которые мы наклеили ориентировки, и просто с недовольными гражданами, которые считают, что нас «слишком много», что мы «только пиаримся» и так далее. Это нормально. Важно только это понимать, приходя в отряд, не отказывать другим людям в праве относиться к тебе как угодно и не требовать особого к себе и своему делу отношения.
Я часто повторяю про себя, что любой человек имеет полное право после работы лежать на диване, даже если в лесу пропал ребенок, и то, что это цепляет лично меня и моих друзей, совершенно не означает, что все обязаны бросать все и бежать его спасать – это личный выбор каждого. И если мы посвящаем этому свою жизнь, это все равно не дает нам права мысленно осуждать других людей, которые делают его по-другому, и тем более чувствовать какое-либо внутреннее превосходство над ними.
Поэтому отряд – это еще и школа жизни по смирению, по принятию чужого мнения, по осознанию своего и чужого права на выбор. Вы спасаете? Это ваше личное дело.
Меня, на тот момент еще юного поисковика, однажды поразило, с каким бесконечным терпением и предупредительностью координатор поиска и председатель отряда однажды ночью в подмосковной деревне решал вопрос с пожилым селянином, который был недоволен тем, как возле дома, где был штаб поиска, стояла наша машина. Автовладелец с ходу налетел с претензиями, начал кричать чуть ли не матом – мол, вы охренели тут вставать?! И пока я с интересом наблюдала растущую внутри меня Хиросиму, Гриша совершенно спокойно и доброжелательно вел с ним диалог:
– Вам мешает, как стоит машина? Извините, пожалуйста, конечно, мы ее сейчас уберем, – вместо того чтобы, как в тот момент хотелось мне, ответить собеседнику в похожем тоне – мол, ты чего, дядя, обалдел, что ли, не видишь, что тут человека спасают?
Я даже не удержалась и выразила руководителю свой глубокий респект, чему он искренне удивился – видимо, после сотен поисков и тысяч самых разных ситуаций с гражданами просто не понимал, как можно иначе. Хотя, естественно, толпа молодых ребят, в этот момент получавших в штабе задачи, в два счета могла бы объяснить недовольному жителю деревни, что он неправ как минимум с точки зрения тона. И тогда мне казалось, что, может быть, и стоило.
