Погодите, она же сказала, что потеряла телефон.
Я качаю головой. Что за нелепость. Нашла или купила новый. Что с того?
И все же мне неспокойно.
4. Сэм
– Лукас, это ты?
– Единственный и неповторимый. Уже подумал, что не ответишь.
– Прости, я была не одна.
– Нужно встретиться. Сегодня сможешь?
– Да. Собираюсь с Шарлиз и Рут за покупками в новый магазин на Бонд-стрит. Там есть кафе на четвертом этаже – я улизну от них и буду ждать тебя около пяти?
– Да. Я знаю, где это. Кафе найду. Встретимся на месте.
– Я одолжила телефон Энджи, мне нужно его вернуть. Если что, звони Шарлиз.
– Хорошо. Береги себя.
– Ты тоже.
Мы попрощались, и я нажала «отбой», но так и осталась стоять на дорожке за библиотекой. Сердце бешено стучит, ладони взмокли. Соберись, Сэм! Мы живем в свободной стране (пока что), и договориться о встрече с другом в кафе – это не преступление.
А вот наш возможный разговор – другое дело.
Чтобы успокоиться, я сделала пару глубоких вдохов и стала обходить библиотеку.
Стоп. Вдруг Ава еще не ушла?
В ожидании звонка от Лукаса я глубоко погрузилась в собственные мысли, и она застала меня врасплох. Пожалуй, я не готова с ней разговаривать, во всяком случае сейчас. Почему-то рядом с ней меня тянет на нежелательную откровенность. Ей не стоит знать, что я встречаюсь с Лукасом и почему это делаю, но, даже если я ничего не скажу, она догадается, что я что-то утаиваю.
Но дело не только в этом: я все еще не возьму в толк, зачем она искала информацию о нас с папой.
Я разворачиваюсь в обратную сторону – придется обойти пару зданий, чтобы не проходить мимо входа в библиотеку.
День тянется невыносимо медленно, минуты кажутся часами. Когда наконец раздается последний звонок, я подскакиваю на месте.
– Торопишься? – подмигивает Шарлиз. Подруги решили, что между мной и Лукасом что-то есть, и я не спешу их разубеждать. Это правда отчасти, только в другом смысле.
Во дворе уже дожидается новый лимузин. Пришлось рассказать маме, чтобы получить разрешение охраны, но говорить при этом на понятном ей языке: я и так пропустила день рождения Шарлиз и просто умру, если не куплю ничего нового на вечеринку к Рут и не выберу это сама. Без участия мамы на одобрение потребовалось бы несколько дней.
Водитель открывает для нас двери, и Шарлиз первой ныряет в салон и тут же приходит в восторг. Впереди рядом с водителем сидит Коулсон. Он молча кивает в зеркало заднего вида.
Дороги пугающе спокойные. Мы проезжаем контрольно-пропускные пункты, где сканируется номерной знак автомобиля. Поток машин останавливают, чтобы мы проехали, но их и так мало, как и людей, что странно для Лондона.
– Тихо, правда? – произносит Рут и нарушает тишину в салоне.
То и дело на углу разных улиц нам попадаются вооруженные люди. Кто они? По виду – не военные и не полиция. На них черные массивные костюмы и пуленепробиваемые жилеты.
Это и есть лордеры? Быстро же они появились. О новых силах правопорядка только объявили, но, наверное, их планировали создать давно, иначе откуда тогда взялись эти костюмы? Со всеми этими событиями кажется, что прошла вечность, но на самом деле минуло только пару дней.
Я приноровилась делать украдкой снимки, сидя у окна, – камера зажата между пальцами, руки скрещены на груди.
На место мы приезжаем около четырех. Минуем охрану, проходим через большие стеклянные двери, и бразды правления тут же забирает Шарлиз. Для вечеринки по случаю шестнадцатилетия Рут заявлена формальная одежда – смокинги и вечерние платья. С пустыми руками домой возвращаться нельзя, поэтому нужно купить наряд, который понравится маме. К счастью, вкус у мамы и Шарлиз совпадает.
Я иду в примерочную с Рут, а Шарлиз приносит одно за другим платья, и мне приходится все примерять, то и дело поглядывая на часы и жалея, что нельзя просто надеть смокинг. Наконец осталось всего три.
– Рут, раз вечеринка твоя, то и выбирать тебе.
– Не терпится улизнуть на свидание, а? – подкалывает Рут. – Пожалуй, вот это.
Она выбирает черное платье. Простое, но в то же время потрясающее.
– Нужно, чтобы понравилось маме, – замечает Шарлиз.
– Верно. Лучше с ней не ссориться.
– Тогда голубое, – предлагает Шарлиз, и Рут соглашается.
Шарлиз быстро подкрашивает мне глаза и губы, и только затем подруги меня отпускают.
Я поднимаюсь на четвертый этаж. Кафе в глубине здания, но я пришла на пару минут раньше и останавливаюсь у отдела с сумками, притворившись, что выбираю. Одна подходит к купленному платью, мне она даже нравится. Я примеряю ее перед зеркалом и кручусь в разные стороны.
Краем глаза я замечаю движение – в отражении мелькнул человек. Мужчина. Он торопливо отступает и отворачивается.
Он появляется всего на мгновение и тут же скрывается, будто поняв, что его заметили. Хоть расстояние и большое, но я уверена, что разглядела верно.
Это Коулсон.
5. Ава
Я заперлась в своей комнате. Кажется, прячусь.
Не могу выносить, что люди смотрят на меня со смесью сочувствия и неуверенного желания поступить правильно, а потом отступают с облегчением от выполненного долга. А еще в их глазах прячется страх, как будто случившееся со мной заразно и может перейти на другие семьи, но они избегают таких мыслей.
А я ни о чем другом не могу думать.
Я без конца перечитываю мамины письма, будто эта пара листиков бумаги, которые она когда-то держала в руках, могут рассказать о ней все. Долгие годы я считала себя брошенной и гнала прочь всякие мысли о маме. Теперь, узнав правду, я болезненно выуживаю из памяти все, что ее касается, но от времени и настойчивого забывания много стерлось и выцвело. Образ мамы никак не складывается.
Если я хочу узнать о ней все возможное и открыть ее с другой стороны, то стоит обратиться к оставшимся письмам. Тем, что она писала папе, и тем, что папа писал ей.
С одной стороны, мне хочется их прочитать, но, с другой стороны, я не могу себя пересилить. Стоит серьезно задуматься о папе, как приходят боль и злость. Я хочу горевать о маме и не хочу скорбеть об отце, который ее отнял.
Правильно ли это? Не знаю. Теперь уже я не смогу спросить, почему они так со мной поступили, но сейчас меня переполняют именно такие чувства, хоть и несправедливо сердиться на отца, который только что умер и чье тело до сих пор не предали огню. Мне кажется, что я поступаю дурно, и из-за этого чувствую себя виноватой, но гадко поступила вовсе не я.
