– Мне все это кажется таким безжалостным, – пробормотала Паолина.
– У нас действительно нет жалости, – возразил сэр Харвей. – Мы просто не можем позволить себе поступать иначе. В этом случае, как и в любом другом, ваш рассудок должен властвовать над вашим сердцем.
В его словах чувствовалась жесткая нотка, и Паолина потупила взор.
– Да, я понимаю.
– Никогда не забывайте об этом, – предостерег он ее. – Если ваше сердце хотя бы раз возьмет верх над разумом, то одному Богу известно, на какие глупости оно может вас толкнуть. Что же касается меня – у меня вообще нет сердца!
– Вы так в этом уверены? – осведомилась Паолина.
– Совершенно уверен, – отозвался он. – Вы помните слова старой песни: «Какое мне дело до всех до вас, а вам – до меня»?
– Я думаю, что, если принимать это за истину, можно остаться в полном одиночестве.
– Это меня не волнует, – произнес он с напускным, как показалось девушке, равнодушием. У Паолины вдруг возникло внезапное сильное желание броситься к нему, прильнуть к его груди, умолять его быть с нею хоть немного более чутким и внимательным, чтобы она не чувствовала себя такой одинокой и для всех чужой. Но затем она поняла, что подобное проявление чувств могло только вызвать у него досаду. Ценой огромного усилия ей удалось сдержать свой порыв и сохранить достоинство.
– Нам нужно поесть, – продолжал сэр Харвей резко, – отдохнуть после ленча, и затем, если мы не получим никаких известий от графа, мы отправимся с визитом к его тетке.
– Вы считаете это разумным? – спросила Паолина.
– Это немного ускорит события, – ответил сэр Харвей. – Но мы не можем больше позволить себе ходить вокруг да около. Этот последний случай с маркизом дал мне понять, что я должен при первой возможности обеспечить раз и навсегда ваше будущее. Граф только вчера вечером упомянул о том, что его тетушка, вдовствующая графиня, прибывает в Венецию, чтобы присутствовать на регате. Мы пригласим ее прийти к нам завтра на обед. Это будет подходящим предлогом для визита. Конечно, с нашей стороны это будет слегка против этикета, но нас простят, так как все сочтут, что эти сумасброды-англичане не разбираются в таких тонкостях.
Он сделал паузу, взглянул на Паолину и добавил почти сурово:
– Наденьте ваше самое лучшее платье и, ради всего святого, будьте любезнее с графом. Мы должны заставить его ясно выразить свои намерения.
– А если он не захочет? – спросила Паолина грустно.
– Захочет, – с уверенностью заявил сэр Харвей.
Во время второго завтрака присутствовали слуги, и поэтому они беседовали о посторонних вещах. Паолине снова, уже в который раз, пришлось убедиться, что сэр Харвей обладал широкими познаниями во многих областях, в том числе и в таких, о знакомстве его с которыми она даже предположить не могла. Он изучал историю и культуру Древней Греции, разбирался в философии и поэзии, и так много читал об итальянских мастерах, что, как показалось Паолине, за полчаса в его обществе она узнала гораздо больше о живописи, чем за всю свою предшествующую жизнь.
Они говорили также об астрономии, к которой сэр Харвей, судя по всему, проявлял большой интерес.
– Я впервые познакомился с этой наукой, находясь в море, – поведал он ей. – Когда тебе приходится все время вести корабль по звездам, ты очень скоро начинаешь относиться к ним с особой теплотой. В те ночи, когда их нет на небе, ты чувствуешь себя так, будто лишился близкого друга.
Было еще так много интересных вещей, о которых он мог ей рассказать – о неизведанных районах Африки, куда редко ступала нога белого человека, об островах Карибского моря с их роскошными бабочками и птицами с ярким оперением, о Китае с его изделиями из шелка и слоновой кости и странными обычаями, которые знают и понимают лишь те путешественники, которые бывали там неоднократно. Паолине показалось, что их трапеза закончилась слишком быстро.
– Идите к себе и отдохните, – распорядился сэр Харвей. – Сегодня днем вы должны затмить всех красотой, а между тем, говоря по правде, вы выглядите немного бледной.
– Это можно легко исправить, – заметила с улыбкой Паолина.
– Румяна не скроют круги у вас под глазами, – отозвался он раздраженно. – Вам нужно промыть глаза розовой водой, чтобы скрыть следы слез.
– А откуда вам известно, что розовая вода может помочь? – спросила Паолина язвительно. – Неужели вы так часто заставляли женщин плакать, что вам приходится повсюду носить с собой флакончик?
– Очень может быть, – ответил он.
Он не пытался опровергнуть ее слова, и Паолина вдруг почувствовала ревность к многочисленным женщинам, которые были в его жизни раньше и которых ему удалось подчинить себе столь же умело, как, вероятно, и ее саму.
Словно прочитав ее мысли, сэр Харвей добавил:
– Ложитесь в постель и перестаньте беспокоиться. Предоставьте все заботы мне. Это по моей части.
Паолина коротко рассмеялась, и сэр Харвей приподнял рукой ее подбородок, обращая ее лицо к себе.
– Вы очень красивы, – произнес он. – Так красивы, что иногда я спрашиваю себя...
Он вдруг осекся, и девушка замерла в ожидании, подняв на него темно-фиалковые глаза.
– Продолжайте, – прошептала она. – Что вы хотели сказать?
– Так, ничего, – коротко ответил он и, отпустив ее, направился в сторону своей комнаты. Он вышел, не обернувшись, но как только за ним закрылась дверь, Паолина вернулась к себе и бросилась на кровать, зарывшись лицом в мягкие подушки. Но вместо того, чтобы вздремнуть, она то и дело возвращалась мыслями к сэру Харвею, спрашивая себя, что же такого он собирался ей сказать.
Паолина все еще как будто чувствовала прикосновение его пальцев – сильных, крепких, покрытых загаром пальцев, так не похожих на холеные, изнеженные руки венецианских аристократов, которые умели только прогуливаться под руку с дамами да настрочить несколько стишков или любовную записку.
– Он настоящий мужчина! – произнесла Паолина вслух, снова вспомнив о том, сколько ловкости и храбрости ему пришлось проявить в поединке с герцогом.
Девушка снова и снова спрашивала себя, что могло бы случиться, если бы исход поединка был другим, если бы герцог остался победителем, а сэр Харвей лежал окровавленным на полу. При воспоминании о полных, чувственных губах герцога ее охватила дрожь. И затем, едва она воскресила в памяти его поцелуи, девушка вдруг подумала о маркизе, сознавая, что, хотя маркиз и нравился ей, она бы не хотела, чтобы он прикасался к ней или держал ее в объятиях.
Паолина попыталась мысленно представить себе поцелуи графа, но тут же отбросила эту мысль. Он был молод и красив, но почему-то ей была неприятна его близость. Одно дело – слушать, как тебе расточают комплименты на словах, и совсем другое – знать, что чьи-то руки будут обнимать тебя, а его губы сольются с твоими в поцелуе.
