– Слава богу, что его рука все еще на перевязи, – заметила она. – Вам следовало бы ударить сильнее.
– Оказывается, вы еще и кровожадны, – поддразнил ее сэр Харвей. – Вот уж никогда не мог бы предположить.
– Да, я вас понимаю, – отозвалась Паолина. – Но я боюсь его. У меня такое ощущение, словно он что-то замышляет против нас. Может быть, мы и в безопасности, пока находимся в Венеции, но рано или поздно он непременно захочет свести с нами счеты. Он из тех людей, которые по натуре очень злопамятны.
– Он не причинит нам вреда, пока мы остаемся здесь, а затем мы как можно скорее переправимся в Австрию, – успокоил ее сэр Харвей. – Не тревожьтесь. У вас на лбу могут появиться морщинки, и тогда больше никто не будет считать вас красавицей, – добавил он шутливым тоном.
– И вы тоже разлюбите меня? – спросила девушка.
– Я буду любить вас, даже когда ваше лицо будет покрыто морщинами, волосы поседеют, а глаза утратят свой блеск, – ответил он. – Неужели вы не поняли, как вы мне дороги? Все в вас, с головы до ног, кажется мне совершенством, и в особенности та милая вещица, которую вы отдали мне и которую вы называете сердцем.
– Если бы я только была уверена в том, что вы отдали мне свое, – отозвалась Паолина.
– Вы можете в этом не сомневаться, – ответил он, – потому что я люблю вас так, как прежде никогда и никого не любил. Теперь вы довольны?
Она поднялась на цыпочки, чтобы поцеловать его в щеку.
– Теперь – да, – прошептала она чуть лукавым тоном и, когда он протянул руки, чтобы удержать ее, выскользнула из его объятий и бросилась в комнату.
Казалось, что регата продолжалась целую вечность, несмотря на то, что, когда они прибыли во дворец графа, несколько гондол, участвовавших в состязании, уже проплыли мимо него. Там уже собралось большое общество дам и кавалеров, наблюдавших за регатой с балконов, и у Паолины сложилось впечатление, что все они были искренне рады видеть ее и сэра Харвея. Но в глубине души она невольно спрашивала себя, были бы они столь же дружелюбны к ним обоим, если бы знали правду.
– Вы становитесь все красивее с каждым днем, – заявил граф. – Я полагал, что запомнил в точности ваш облик, и все же, когда вы появились, я понял, что ошибся, и ваше лицо еще более привлекательно, чем мое воспоминание.
– Вы удостаиваете меня восхитительными комплиментами, – улыбнулась Паолина и затем присела в глубоком реверансе перед тетушкой графа, сурового вида пожилой дамой, седые волосы которой, уложенные в высокую прическу, покрывала черная кружевная вуаль. Она носила великолепные бриллиантовые серьги и брошь в виде букета из тех же камней, приколотую к корсажу платья.
– Для нас огромная честь видеть вас, сударыня, – произнесла Паолина.
Вдовствующая графиня наклонилась вперед и слегка коснулась веером ее руки.
– Вы славное дитя, – сказала она. – Я слышала о вас от моего племянника, и то, что я от него узнала, заранее расположило меня к вам.
Паолина в знак признательности снова присела в реверансе и затем, когда внимание его тетушки было отвлечено другими гостями, граф отвел Паолину в сторону и произнес:
– Вы покорили сердце моей тетушки. Я никогда не замечал, чтобы она была с кем-либо столь же любезна. Обычно она недолюбливает молодых женщин и не упускает случая съязвить на их счет.
– Я польщена, – отозвалась Паолина.
– Мне кажется, что вы способны очаровать любого, – продолжал он чуть слышно. – В вашем облике есть нечто, что внушает уверенность в том, что вы – подлинное сокровище и в вашей душе не может быть места злу или лжи.
Паолина отвела от него взгляд.
– Вам не стоит так говорить, потому что мы по большей части совсем не те, чем кажемся.
– Я убежден, что знаю вас, – заявил он в ответ.
Граф хотел добавить еще что-то, но тут его голос потонул в приветственных криках и возгласах гондольеров, доносившихся снизу. Гондола, плывущая впереди, лишь на половину корпуса опережала своих соперников.
Когда общее возбуждение ненадолго улеглось, все собравшиеся перешли в один из огромных парадных залов, куда были поданы закуски, вино и особый род печенья, которое готовили только по торжественным случаям.
– У нас подают на стол множество деликатесов, – объяснил граф Паолине, – хотя я должен признать, что большая часть из них французского происхождения. Мы, венецианцы, устали от плотной, однообразной пищи, которой нас потчевали в течение веков, и потому вошло в моду приглашать поваров из Франции, а теперь у нас появились собственные изысканные блюда, свойственные только венецианской кухне.
– Я никогда не пробовала ничего вкуснее! – воскликнула Паолина.
Однако ей было трудно проглотить хотя бы кусок. Она была слишком взволнована, находясь под обаянием нового и волшебного чувства в своей душе, чтобы уделять внимание столь приземленным вещам, как еда. Девушке стоило немалых усилий не смотреть все время в сторону сэра Харвея или сосредоточиться на том, о чем говорили окружающие. Он стоял неподалеку, беседуя с некоторыми из присутствовавших дам и кавалеров, и Паолина невольно подумала, что он выглядел бы представительным в любом обществе. В сравнении с его камзолом из серого, стального оттенка атласа более яркие, пестрые костюмы других кавалеров казались слишком вычурными и даже несколько безвкусными.
Словно прочитав ее мысли, сэр Харвей обернулся к ней, их взгляды встретились, и Паолина почти против воли, словно не в силах удержаться, направилась через комнату в его сторону.
– Ты устала? – осведомился он сочувственным тоном. – Наверное, нам лучше вернуться к себе, чтобы ты могла отдохнуть перед тем, как мы отправимся на бал.
– Вы дали слово пообедать сегодня со мной, – отозвался граф.
– Но мы только вчера обедали у вас, – возразила Паолина. – Мне казалось, что у нас есть другие планы.
– Граф вынудил меня пересмотреть их, – произнес сэр Харвей с улыбкой. – Ему очень хочется, чтобы мы пообедали у него en famille
[13]
, без большого числа приглашенных.
– Моей тетушке не терпится познакомиться с вами поближе, так что отказаться было бы крайне нелюбезно, – заметил граф.
– Конечно, я согласна со всем, что решит мой брат, – улыбнулась Паолина.
– Вы очень преданы своему долгу.
– Да, конечно.
С этими словами она бросила беглый взгляд из-под ресниц на сэра Харвея, но тут же, вспомнив, что влюбленные всегда так или иначе выдают свой секрет, усилием воли заставила себя смотреть в другую сторону.
И все же, возвращаясь из палаццо графа домой в гондоле, девушка не устояла перед искушением вложить свои пальцы в ладонь сэра Харвея в надежде, что гондольеры не заметят ее жеста. Она почему-то чувствовала настоятельную потребность дотронуться до него, ощутить тепло его рукопожатия и обрести покой от одного прикосновения его сильных пальцев.
