– Я тебя вспомнил, – прошептал он сквозь полутьму. – Нос совсем не изменился! Ты Гвендолин, дочка волшебницы.
Ее имя! Она и забыла! Гвен присмотрелась и вдруг тоже вспомнила: это Бард, он придумывал песни. Воспоминание было далеким и смутным, как сон.
«Он ведь был молодой, – растерянно подумала она. – Почему же сейчас такой старый?»
– Существа, которые к нам приходили пару дней назад, сказали, что приведут сначала девочек, а потом мальчиков, и там… Там будут мои близнецы, ну, я на это надеюсь. Говорят, не все выжили. – Бард прерывисто вздохнул. – Они тоже изменились, я уже понял, были крохи, а сейчас, наверное, совсем большие. Но ты можешь… можешь их вернуть такими, как были? Пожалуйста! Ты же можешь? Нам сказали, всех золотых волшебников убили еще тогда, но вот ты здесь! Ты же еще волшебница?
Гвен тупо уставилась на него.
– Кажется, нет, – хрипло проговорила она.
– Ты их вернешь? – отчаянно переспросил Бард.
Гвен помотала головой, и Бард медленно, длинно выдохнул. Секунду Гвен казалось, что он ее сейчас ударит или закричит что-то злое, но он только обвел взглядом спящих вповалку девочек и горько сказал:
– Мы думали, когда магия вернется, все станет, как было. Но, похоже, так никогда уже не будет. Мы так ждали, но теперь, когда дети вернулись, всем грустно. Слишком много времени прошло.
– А сколько? – шепотом спросила Гвен.
– Десять лет.
Он резко отвернулся и, переступая через спящих, пошел прочь. Гвен посмотрела ему вслед и вдруг вспомнила кое-что потрясающее: где-то тут, совсем близко, ее дом. Взрослые уже давно разошлись по домам и уснули, так что в деревне было очень темно и тихо, но в небе сиял огромный белый шар. «Луна», – вспомнила Гвен. Под ним легко было выбраться из клубка спящих и оглядеться. Вон он, дом на холме! Это он!
Гвен вскочила и бросилась по тропинке вверх. Точнее, тропинки-то уже и не было, все заросло, и все же ноги сами угадывали, куда ступать. Последний раз, когда она здесь бежала, снег набивался в валенки, но сейчас бежать было легко, под ногами успокаивающе и нежно похрустывали осенние листья и шуршала трава.
Ее дом. Дом! Ее собственный! В окнах не горел свет, никто ее не ждал, стены уже не сияли волшебными узорами: магия, наполнявшая его, за столько лет растаяла, дверь висела на одной петле, из ставней выпали дощечки, но он был на месте, он верно ждал ее. Гвен влетела в дверь, с непривычки задыхаясь от бега, и замерла.
Пока ее не было, здесь кто-то побывал, и не один раз: не осталось ни мебели, ни шерстяных ковриков, которые она помнила лучше, чем свое собственное имя, ни пучков сухих трав на стенах. Ну, хоть печь на месте. Гвен, правда, не знала, как ее разжечь, поэтому отогнала воспоминания о жарком потрескивающем пламени и бросилась в свою старую комнату, неожиданно вспомнив рассказы о том, что до маминого появления дома в деревне состояли из одной горницы, никаких стен-перегородок внутри. Это мама научила местных, что у каждого должно быть свое место, и во время их совместных прогулок по деревне ее много-много раз за это благодарили.
Воспоминания возвращались, сыпались щедро, как из корзины. Гвен вбежала в свою опустевшую комнату, нащупала углубление между бревнами, из которых была сложена стена, выдернула большой клок пакли и пошарила за ним. Вот теперь она вспомнила, что за птица ей нужна и где ее искать, – и всхлипнула от облегчения, когда пальцы натолкнулись на гладкую теплую брошь.
Гвен вытащила чайку и села на пол, сжимая ее в ладони. Голова чайки слабо поблескивала золотом, словно была сделана из драгоценного материала, в отличие от остальных ее частей. Значит, магия не пропала. Гвен тяжело задышала от волнения. Если она не растеряла всю аниму, накопленную за первые годы в Селении, то сейчас передаст ее чайке, и мама вернется.
Гвен нахмурилась, пытаясь представить ее лицо, но возникло только ускользающее, призрачное ощущение любви. Вспомнить, как передавать аниму, тоже получилось не сразу, но Гвен пыталась снова и снова, и наконец что-то шевельнулось в ее сердце, щекотное тепло согрело его, потекло по руке. И пальцы засияли, а чайка начала медленно наливаться золотом. Грудка, крыло, лапы, хвост, вот сейчас, сейчас… Но волна сияния остановилась, не дойдя до второго крыла.
Несколько минут Гвен ждала, потом в сердцах треснула по полу кулаком – научилась в игровом Селении. Всего, что она годами собирала, не хватило даже на жалкую птичку! Гвен вскочила и пнула стену, еще раз и еще. Как ей накопить анимы на целое здоровенное крыло? Да она ни крошки уже произвести не способна, даже и вспомнить не может, как раньше это делала! Гвен распахнула ставни, до боли стиснула чайку и в порыве удушающей, бессмысленной злости вышвырнула ее в окно. Вот так! Плевать на эту побрякушку, плевать на все. Гвен согнулась, упираясь ладонями в колени, и тяжело опустилась на пол.
Все, она будет сидеть в этом промерзшем разворованном доме, пока не помрет. Гвен запоздало подумала, что надо было забрать из чайки все, что в ней хранится, аниму наверняка можно обменять на еду или теплую одежду, но лезть на улицу было неохота, и она устало побрела в другую комнату, к печке: вдруг в ее глубине завалялась какая-нибудь еда?
Увы, в темном зеве печки не нашлось ничего, кроме углей. Ночь была холодная, ветер задувал в окно, и Гвен сонно подошла к закрытой двери около печки – вспомнила, что та ведет в мамину комнату, а ее она еще не проверяла. Гвен подергала ручку. Дверь не открылась. На ней, в отличие от той, что вела на улицу, не было ни замка, ни засова, она просто не могла быть заперта – и все же не открывалась.
Хм. Может, заело что-то? Гвен толкнула дверь плечом, вмазалась в нее всем весом, но результат был все тот же. Еще пару минут она сражалась с дурацкой деревяшкой из чистого упрямства, потом без сил легла на пол и назло неизвестно кому уснула прямо под дверью.
Утро ничего нового не принесло – Гвен поняла это еще до того, как открыла глаза. Живот по-прежнему поджимало от голода, тело затекло от лежания на полу, холод лез под воротник и влажно лип к коже. Гвен с трудом приоткрыла глаза и растерянно моргнула. Нет, похоже, одно чудо все-таки произошло. Дверь, еще ночью запертая неизвестно каким способом, теперь была распахнута и милостиво являла содержимое комнаты. Гвен подозрительно огляделась в поисках того, кто это тут распоряжался, пока она спала, но вокруг было пусто. За окном трещали птицы, еловые ветки влажно поблескивали, раскачиваясь от ветра.
Гвен зашла в мамину комнату, стараясь не шататься от голода. Все было на месте: похоже, комната простояла запертой все эти – какая ужасная цифра – десять лет. Ставни были аккуратно заперты, сквозь щели между ними падал свет и полосками ложился на пол. Гвен никак не могла вспомнить, была ли комната открыта в тот последний день, когда она искала маму. Она, уж конечно, везде бы проверила, но все же… Нет, не вспомнить.
Конечно, мамы тут не было, зато было много чего еще. Гвен оглядела толстый матрас, несколько ларей, гребешок на столе, лавку, застеленную вышитым ковром. Темный квадратик, лежавший на столе около гребня, при ближайшем рассмотрении оказался хлебной коврижкой, окаменевшей от времени, но вполне съедобной, если подольше подержать во рту. Гвен юркнула в постель и закрыла глаза, втягивая запах. Простыня пахла цветами, сухой травой и свежим бельем, как будто время над ней было не властно.
