Он склоняется ниже, вид у него загадочный, создается ощущение, будто с минуты на минуту мне доверят страшную тайну.
— I die if you are my daughter (Я умру, если ты моя дочь).
Опять смеется. Вот придурок. Значит, умер бы, будь я его доченькой.
— I am bad? (Я плохая?) — вкладываю максимальную угрозу в эти слова.
— Good (Хорошая), — он берет меня за подбородок и мягко целует в губы. — Wunderschön! (Прекрасная!)
Разве тут устоять? Пускай флиртует и подмигивает, лишь бы оставался рядом. Хоть немножко «мой».
* * *
Глядя на множество пакетов и коробок, я подумала, что это трудно будет объяснить немецкому переводчику, когда мы поедем обратно. Как объяснить маме? Сказать, что выиграла в лотерею? Но об этом я думала недолго. Было много других, более интересных вещей для размышления. Например, Мистер Секс, устроившийся в кресле напротив.
— One moment (Минутку), — попросила я, прихватывая несколько пакетов и скрываясь за дверью в ванную комнату.
Повторяться нельзя. Отношения любят свежесть. То есть «свежую жесть». Мужчина, который снимал меня с детских качелей, в принципе готов к любым сюрпризам. Однако надо проявить фантазию и удивить его. На этот раз в каком-нибудь приятном смысле.
Я надела проверенный комплект уже с чулками, дополнила образ новыми деталями — короткая черная юбочка а-ля школьница, скромная белая блузка, изящные туфельки. Прикрытая красота намного более соблазнительна. Снимать обертку с конфеты намного интереснее, чем готовый десерт. От переизбытка сладкого порой тошнит. Эх, мне бы ещё белые бантики завязать, как на последний звонок. Блин, это уже педофилия какая-то, а в тему разговора про дочку и вовсе инцест.
Когда я вышла из ванной, фон Вейганд разговаривал с кем-то по телефону. Конечно, на своем долбаном немецком, к тому же настолько быстро и гневно, что у меня не оставалось шанса понять ни слова. Я еще никогда не видела его таким злым. Кажется, я еще никого не видела таким злым за всю свою жизнь.
Комната тонула в полумраке, освещенная огнями уличных вывесок да скупой световой дорожкой, просочившейся следом за мной из ванной комнаты. Я плотно притворила дверь и прижалась к ней спиной. Старалась быть тише воды, ниже травы, но шеф-монтажник меня всё равно заметил. Мгновенно изменился в лице. Я скорее почувствовала, чем увидела. Стало страшно. Сама не знаю как, я поняла, что он сейчас уйдет. Уйдёт — и больше ничего не будет. Совсем ничего.
Когда фон Вейганд двинулся к выходу, сердце моё ухнуло вниз. Я плохо соображала, поэтому бросилась к нему и обняла. Судя по тому, как он вздрогнул от такой самодеятельности, я решила — либо ударит, либо оттолкнет. Шеф-монтажник рявкнул очередную фразу в телефон и, будь я на месте его собеседника, грохнулась бы в обморок.
Прижимаюсь к нему крепче. Не думаю ни о каких тактических находках, ведомая инстинктами.
Фон Вейганд медленно намотал мои волосы на кулак и больно потянул вниз, заставляя вскинуть голову. Я закусила губу, чтоб не вскрикнуть, и смело встретила его взгляд. Чего там только не читалось: раздражение, ненависть, обещание медленной и мучительной смерти. Однако как бы там ни было, у его члена насчет меня сложилось ощутимо положительное мнение. Он недвусмысленно прижался к моему животу, и его мало занимали сторонние вещи.
Голос из мобильного, явно мужской голос, продолжал говорить что-то по-немецки. Фон Вейганд помедлил немного и отправил телефон в нокаут. Вернее, швырнул о стену с такой силой, что чудо техники самоуничтожилось.
Я мягко подтолкнула шефа-монтажника в сторону кресла. По телу прошла голодная дрожь предвкушения. Если фон Вейганд садист, то я та ещё мазохистка. Его руки уверенно забрались под юбку, исследовали мой зад, сжали, заставляя вскрикнуть.
— No Deutsch? (Никакого немецкого?) — голос по-прежнему звучит угрожающе.
— No (Нет), — твоих немецких бесед мне не понять.
Фон Вейганд сел в кресло, и я опустилась на колени между его широко расставленных ног. Дрожащие пальцы на удивление быстро справились с ремнем. Зверь выпущен из клетки. Ваш выход, дрессировщик.
Мои губы сомкнулись на его члене. Отвращения не было, страха тоже. Когда шеф-монтажник начал задавать ритм движений, я больше не задыхалась. Всё было по-другому в этот раз. Я вспоминала его пальцы внутри, бесстыдный язык, думала о власти, которую он получает надо мной в такие моменты, как уносит меня горячей волной в далекие дали, из которых нет желания возвращаться. Я желала дать ему больше, дать что-нибудь такое, от чего он не сумеет отказаться, подсадить на себя как на наркотик и занести, наконец, хлыст над этой упрямой бритой головой.
Разумные мысли как-то испарились, шальные — тоже. Я могла думать лишь о том, как восхищает меня сила и мощь его члена, как мне горячо и сладко. Думать и чувствовать, как он набухает, трепещет, наливается новой жизнью у меня во рту. Вкус торжества смешался со вкусом спермы. Я проглотила всё чисто инстинктивно, не задумываясь о том, хорошо это или плохо. Его пальцы всё ещё были у меня на голове, нежно гладили макушку. Я немного отстранилась, приподнялась, чтобы посмотреть на мужчину своей мечты.
— Like? (Нравится?) — облизываю припухшие губы.
Он ничего не отвечает, но вид у него довольный. Впрочем, если я хорошо его знаю, то сейчас пожелает добавки. Фон Вейганд подхватывает меня, бросает на кровать. Что-то говорит по-немецки, пользуется, сволочь, моим слабым местом. Я ничего не понимаю, но мне нравится один только звук его голоса.
Пуговицы моей блузки летят в разные стороны, когда он нетерпеливо рвёт её. Рвёт, но не снимает. Прижимается губами к моим губам, мне кажется, что я сейчас кончу просто от поцелуя. Юбка задрана, его стремительно набирающий силу член прижимается к моим трусикам.
Он шепчет мне на ухо что-то вроде «meine Schlampe, meine, meine…» (моя шлюха, моя, моя…). Это я понимаю. Не слишком поэтично, зато правдиво. На дне сознания скребется совесть и вяло подает голосок стыд, но мне плевать. Его руки жадно ласкают грудь, забравшись под тугой бюстгальтер, перемещаются ниже на мою попу, больно щипают, потом скользят по чулкам, прижимая бёдра крепче.
Планы меняются. Фон Вейганд переворачивает меня на живот, заставляет встать на колени. Впрочем, «заставляет» — перебор. Мои мозги настолько мягкие, что не способны соображать. О моём теле и вовсе вспоминать не стоит — оголенный провод под тысячу вольт. Если шеф-монтажник захочет, я буду ползать перед ним на коленях и тереться головой о его высокие кожаные сапоги.
Новая поза выглядит опаснее предыдущих. Я стою на коленях прогнувшись, прижимаюсь грудью к постели. Мой полуголый зад сейчас в активном поиске и то, как идеально-твердый член господина фон Вейганда прижимается ко мне, не то чтобы не нравится, но вызывает легкие опасения. Стоит ему проникнуть в меня, оргазм сносит мою и без того плохо укрепленную крышу. Я кончаю от одного ощущения его внутри. А он не собирается останавливаться, он ещё только в начале пути. Двигается медленными размеренными толчками. Одна рука придерживает меня за бедра, а вторая дразнящими кругами скользит по животу, спускаясь ниже, касается там, где трудится его член. Пальцы легонько скользят и потирают, заставляя кричать, стонать, извиваться, прижиматься к нему плотнее и плотнее. Я не хочу, чтобы это когда-нибудь прекращалось. Перед глазами мелькают звезды, сердце рвется наружу. Второй оргазм настигает нас одновременно.
