Тут же кровь в висках забьется глухо.
Привычное кольцо объятий,
Сила, власть и мощь твоя,
Вырывают давний образ из небытия
Жар дыханья, жар соблазна,
Легкий холод по спине.
Ты все ближе-ближе-ближе,
Прислоняешься ко мне»
Дебильные строки с убогой рифмой, но пробирают, трогают невидимые струны души. Раньше создавались для Леонида, но теперь сей товарищ и рядом с моим сердцем не стоит.
— Черт, — закрываю ежедневник, выдерживаю паузу, прежде чем продолжать.
Хотя зачем перечитывать очевидное? Последние записи помню наизусть. К ним нет нужды возвращаться, в них изливаю депрессию после расставания с фон Вейгандом.
В извращенной художественной форме.
Заранее стыдно перед Даной и Анной за наглое использование их личных данных ради моего самого внушительного нешкольного сочинения. Впрочем, перед Анной уже не стыдно.
«Анна была из тех, кто идет по головам, не особо внимая голосу совести. Я не осуждала ее, потому что все мы не без дерьма. Я даже надеялась, что взбираясь наверх по головам, она не поскользнется на лысом черепе».
Прямо пророчество. Согласитесь, точно в воду глядела. Особенно забавляет тот факт, что моя бывшая подружка таки поскользнулась на одном лысом, хм, точнее бритом черепе.
Терзаю переплет, распахиваю и захлопываю ежедневник, не решаюсь окунуться во мрак, познать жгучую боль заново. Там, в конце, в заключительных записях, слишком много безумия и разрушения. Слишком много меня.
Я не просто признавалась, что хочу пешком дойти до Германии в поисках фон Вейганда, упасть ему в ноги, крепко уцепиться за сапог и никогда не отпускать, уперто тащиться следом, вытирая грязный пол.
Я выворачивала душу наизнанку. Повествовала не только о собственном, но и о чужом горе. Призывала смерть, молила об избавлении. Когда совсем невтерпёж и самому не достает смелости, то некто другой должен выбить табурет и затянуть петлю на шее.
Я…
— Лора.
Вздрагиваю от неожиданности, инстинктивно прижимаю ежедневник к груди, охраняя сокровище.
— Мам? — нервно улыбаюсь.
— Я представляла его иначе, — опускается на диван рядом.
Бритоголовым и с бородой-эспаньолкой?
— Ты любишь его? — звучит невероятно сложный вопрос.
Желудок скручивается в тугой узел. В глазах сверкает правда.
— Больше жизни.
— Но… я не вижу, — произносит устало.
Сейчас бы сигарету с ментолом, а еще лучше стопку текилы. Надо же хоть как-то прогнать холод.
— Зато я вижу, — вырывается на волю истерический смешок. — Ты ведь знаешь мою тягу ко всяким переделкам, приключениям и неприятностям. Ну, так вот. Я всегда могу на него рассчитывать. Он выручит и поможет, поддержит и защитит.
Он — не Дориан.
— Конечно, мы ссоримся, спорим, расходимся во взглядах на некоторые вещи. Это вполне нормально, естественный процесс, — уже не лгу и не играю. — Главное, что потом миримся и решаем любой конфликт.
Выпуская пар в камере пыток.
— Я действительно люблю его, я даже обидеться на него не способна, я ни за что не держу зла, — скреплено единым дыханием. — Хотя характер у него отнюдь не сахарный. Только на первый взгляд милый парень, а в реальности крови попьет с превеликим удовольствием.
Причем в буквальном смысле, звериными укусами, похлеще оборотней и вампиров.
— Если скажут пояснить ситуацию словами, обрисовать, что конкретно цепляет, что держит на коротком поводке, — сбиваюсь и медлю, возвращая зыбкий контроль. — Честно, понятия не имею.
Урезонь пульс, не паникуй, расслабься. Нельзя сболтнуть лишнее.
— Но только, — снова запинаюсь. — Между нами химия. Попали, в общем. Он принадлежит мне, я — ему.
— Странно, — сурово поджимает губы.
— Типа? — брови ползут вверх, выражая натуральное удивление.
— Будто ты говоришь не о Дориане, — маму не обманешь. — О другом человеке.
— Действительно странно, — хихикаю, изображаю недоумение. — О ком же еще?
— Не знаю, — изучает внимательным взором, словно тестирует на полиграфе.
— Уверяю, в последнее время без умолка трещу про Дориана, — надеюсь, прокатит. — Других мужчин на горизонте нет.
Беседа смещается к организационным моментам свадьбы, становится менее напряженной, однако я допускаю непростительный промах.
— Надо Маше помочь, с бизнесом, она там придумала чего-то, денег нашла, — резво пускаюсь в дебри дотошных подробностей, чересчур живо повествую о планах, про которые моя подруга пока ни сном, ни духом не ведает.
— Ты с большим энтузиазмом отзываешься о Машином бизнесе, чем о собственном браке, — мигом подмечает мама.
Ох, это легко объяснить. Бизнес-то мой, а жених ничейный.
— Обычные страхи взрослой жизни! — всплеснуть руками, усмехнуться. — Придется стирать носки, варить борщи. А потом… потом я не смогу к вам часто приезжать.
Раньше мечтала покинуть пределы отчего дома, теперь же тянуло развалиться на диване и ждать, пока фон Вейганд самолично явится за ценным имуществом.
— Ох, Лорик, как тебя отпускать? — отвлекающий маневр срабатывает, она заключает меня в крепких объятьях.
Черт.
В горле ком, глаза опять на мокром месте. Лгу. Снова, опять, в очередной раз. Близким людям, ради высшего блага, во имя безопасности, чтобы защитить от правды.
Но…
От этого нифига не легче. Вообще, ни капли не проще расхлебывать заварившуюся кашу. Не избавляюсь от обжигающего льда внутри, не прогоняю мучительную тяжесть в судорожно вздымающейся груди.
Ложь есть ложь. Жизнь больнее всего бьет того, кто солгал. Даже если причина праведная, а тягучее осознание накатывает не сразу.
***
Поздним вечером мы с Дориком удаляемся на съемную квартиру. Две спальни — вполне подходящая площадь для мирного и раздельного сосуществования. Общий душ, общая кухня, общий зал — с этим не поспорить, вполне приемлемый компромисс. Может от Андрея я бы и тут постаралась максимально откреститься и дистанцироваться, но мистер Уилсон не особо напрягает.
Сидим в гостиной, смотрим телевизор с выключенным звуком, лениво релаксируем после удачного дебюта.
— I should give you a massage, (Я должен сделать тебе массаж,) — вдруг нарушает тишину амбал.
Чего? Послышалось, да?
— Do you want to stay alive? (Хочешь остаться в живых?) — интересуюсь на полном серьезе, не подкалываю. — I mean I doubt that massage is allowed. (В смысле сомневаюсь, что массаж разрешен.)
