Страх накатывает волнами, обдаёт то жаром, то холодом. Дурманит, отбирая остатки воли, окутывает липкой паутиной.
Жуткое первобытное ощущение. То самое, которое до краёв наполняет сущность жертвы, когда на пути встречается кровожадный хищник.
Бежать. Бежать. Бежать.
Немой вопль отражается в каждом ударе пульса. Трепещет под взмокшей кожей, бьётся в гулко стрекочущем сердце.
Только никуда отсюда не деться. И дело не в дверях, не в замках, даже не в охране.
Без фон Вейганда жизни нет.
Просто, лаконично, понятно.
Если бежать, то к нему. На огонь, на верную смерть, на маячащий вдали эшафот. Сцена и декорации не принципиальны. Главное — он.
— Хочу, чтобы ты отдалась мне так, как никто и никогда в этом мире никому не отдавался.
Ровно, спокойно, практически безразлично, не повышая голоса, не совершая резких движений.
Маска не сорвана, однако теряет былую плотность, сквозь размытые контуры проступает истинный облик. Жестокий, эгоистичный, властный и…
Bloody hell. (Кровавый ад)
Глава 14.3
Даже высшее филологическое образование не позволяет подобрать нужное слово.
Нечто неуловимо меняется, и я не в силах это постичь. Не в силах проанализировать, ухватить и до конца размотать тончайшую нить.
Бедная маленькая девочка заперта тет-а-тет с монстром. С безжалостным чудовищем, с живым воплощением тьмы.
Что ей остаётся, кроме как…
— Бери, — говорю тихо, но отчётливо.
— Нельзя, — отвечает глухо. — Это сотрёт тебя.
Пальцы фон Вейганда вновь пленяют мои плечи, притягивают ближе, не встречая ни малейшего сопротивления, чертят неведомые рисунки на покрытой испариной спине.
— Я сотру тебя, — шепчет на ухо. — Этого не хочу.
— Вот и граница, — предательская дрожь сотрясает тело. — Ты её чувствуешь.
— Сейчас чувствую, — шумно выдыхает.
— Я в тебе не сомневаюсь, — закрываю глаза, чтобы не разрыдаться. — Уж поверь, просто так не сдамся, терпеть всякую хрень и молча обтекать тоже не стану.
— Иногда мне кажется, ты послана спасти меня, а иногда… — смеётся, искренне, беззаботно и всё же с долей грусти.
— Что? — осведомляюсь возмущённо. — Давай, признавайся!
— Я убивал. Этими руками, — крепче сжимает в объятьях. — Я пытал и уничтожал, отнимал жизни. Я ни о чём не жалею, не испытываю чувства вины. Помнишь? Я собой целиком и полностью доволен.
Ох, такое вряд ли забудешь.
— Говоришь так, будто это что-то плохое, — замечаю иронично.
— Твой юмор поражает, — хмыкает.
— Надеюсь, в самое сердце? — нервно улыбаюсь.
Если бы не юмор, на крышку моего гроба давно бы сыпались комья земли. А я покоилась бы с миром. Уютно, сухо, комфортно.
И нафига мне юмор?! В отставку злостного гада!
Требую отдохновения.
Хотя бы чуть-чуть мира и добра.
— Я не остановлюсь, — разрывает контакт. — Продолжу делать всё то же самое, добиваться новых целей.
— Ну, хорошо, — киваю.
— Хорошо? — его тон пропитан сарказмом.
— Чего ты ожидал? — всплеснув руками, опираюсь о стеклянную дверь. — «Встань на путь исправления, позволь свету наполнить душу, исцелись и возродись» или «имей совесть, откажись от жестокой борьбы за власть, забудь о мирских удовольствиях, отринь пагубные привычки»? А может — «раз ты такой плохой, никогда не прощу, проваливай нах»?
Фон Вейганд не перебивает, слушает внимательно.
— Не дождешься, — демонстрирую ему выразительную дулю. — Я не отстану.
Переминаюсь с ноги на ногу, проклиная чёртовы туфли. Мало того, что ходить нереально, ещё и натирают. Опираюсь о ручку двери, дабы сохранить равновесие.
— Кто-то должен быть сверху. Закон природы, — нервно веду плечами, стараясь прогнать озноб. — Одни управляют, другие подчиняются. Никаких существенных изменений на протяжении долгих столетий. Поэтому не грузись, расслабься, продолжай в том же духе. Убивай, пытай, уничтожай. Впрочем, ты и так не грузишься. Какие проблемы?
— Тебе опасно быть рядом, — его ладонь накрывает мою, сильно сжимает. — Но я не смогу тебя отпустить.
— Не отпускай, — прижимаюсь губами к его губам.
— Никогда не отпущу, — не отстраняется, но и не целует в ответ. — Даже если будешь молить на коленях.
— Боишься быть счастливым, отпустить контроль и наслаждаться моментом, — озвучиваю смелую догадку.
— Боюсь иного, — пытается повернуть ручку, чтобы открыть дверь, но механизм не поддаётся. — Возможно, мне придётся причинить тебе боль.
— Ай! — вскрикиваю и отдёргиваю ладонь, ибо в стремлении отворить балкон со мной особо не церемонятся, зажимают, будто в тисках. — Уже больно.
— Другую боль, — безрезультатно мучает ручку, вероятно, замок заедает. — Не сейчас, позже. Такую боль, которая будет сильнее, чем ты сумеешь вынести.
— Объясни, — жажду конкретики. — Пожалуйста, скажи нормально.
Обидно до жути, строптивая дверь привлекает фон Вейганда больше, нежели податливая я.
— Алекс, приём, — тщетно пробую привлечь внимание. — Эй, мы обсуждаем кое-что важное.
Мужчины неисправимы.
Далась ему эта дурацкая дверь?
Упёртый прямо как мой папа. Ну, или как я сама.
Может, врезать ему? Наступить на ногу? Вот шпильками неплохо бы воспользоваться. Или вазой, которую давно приметила. Вариантов масса.
А что если…
И, не удосужившись оценить масштаб вероятных последствий, выпаливаю памятный вопрос как на духу:
— Кто ты?
Показалось или нет? Неужели фон Вейганд действительно вздрогнул?
Очевидно, не показалось. Замирает, смотрит с удивлением, гадает, не ослышался ли.
Отлично, закрепим результат.
— Кто ты? — повторяю громче и твёрже, не отвожу взор.
Полные губы шевелятся, но до меня не доносится ни звука. В глазах вспыхивает ярость, рот кривится в оскале, обнажая ровные белые зубы, желваки буквально ходуном ходят, а вена на виске готова взорваться.
Чёрт, слегка сыкотно, когда он вот такой… бешеный, что ли?
— Прости, перегнула, — сжимаюсь в комочек, неловко оправдываюсь: — Пошутила… почему нельзя спросить. Ты же не патентовал этот вопрос, не заявлял на него авторские права…
Бл*ть.
Всё происходит слишком быстро. Даже нет возможности испугаться.
