Ладно, рискну поверить на слово.
— Алекс, — судорожно выдыхаю, растворяюсь и парю в невесомости, таю под горящим взглядом чёрных глаз.
— Лора, — шепчет хрипло, мягко улыбается, слизывает капли крови, проступившие на искусанных устах, порабощает нежностью.
Горячие губы выписывают огненные узоры на покрытой мурашками коже. Невыносимо медленно изучают шею, перемещаются на грудь, исследуют живот. Не спешат, действуют осторожно, словно опасаются спугнуть, вновь повергнуть в пучину панического ужаса.
Откуда столько сил?
Никогда не торопится, всегда способен обуздать похоть. Держит эмоции под строгим контролем, постоянно начеку, готов к молниеносному броску.
Мой безжалостный инквизитор. Мой отважный воин. Мой мятежный герой, запертый в капкане меж светом и тьмой. Самый лучший. Неповторимый, непостижимый.
Мой.
Живу для него.
Мой.
Дышу для него.
Мой.
Всё для него.
Только мой.
И это закрытая зона. Окружена каменной оградой, запечатана мраком. Больше никто не смеет коснуться, посягнуть на чужие владения, вторгнуться на частную территорию.
— Алекс, — не то сливается с грешным стоном, не то и есть грешный стон.
Возбуждение затопляет до краёв, пламя охватывает податливую плоть, принуждает извиваться и трепетать. Страх сдаёт позиции, постепенно отступает.
— Господи, — порочный всхлип невольно срывается с губ, обрекает на погибель.
Позвоночник выгибается до хруста. Мышцы напрягаются, трепещет каждый мускул, натягивается до предела, точно тетива лука.
— Боже, — перемежается с очередным святотатством.
Закрываю глаза, застываю на краю пропасти, содрогаюсь всем телом.
Пылаю и замерзаю, почти умираю.
Почти, но не совсем.
Горячий язык скользит вдоль раскалённого лона, пробует на вкус, будто изысканный десерт. Гладит и обводит, уверенно избавляет от оков добродетели. Ласкает и клеймит, нежно и небрежно низвергает в бушующий океан ледяного безумия.
Изощрённая пытка. Издевательство. Извращение.
А мне плевать.
Хочется большего. Гораздо большего. Крамольного и развратного, отталкивающего, мерзкого и гадкого. Упоительного и возвышающего, коронующего через нестерпимые страдания и жесточайшие мучения.
Хочется к небесам. Сквозь грязь. Стирая в кровь костяшки пальцев, захлёбываясь в рыданиях, изнывая от страсти. Комкая простыни, задыхаясь от гремучего коктейля боли пополам с наслаждением.
Хочется падения и очищения.
Острого, дробящего на части, ничем не искажённого катарсиса. Неразбавленного абсента. Без сахара. Дерзкого и крепкого, галлюциногенного, сводящего скулы судорогой.
Хочется как в первый раз.
Губительно и бесповоротно.
Ещё и ещё.
Резко и жёстко.
До упора.
Не тлеть, а сгорать дотла.
— Алекс, — умоляю чуть слышно. — Прошу.
Распни мою душу.
Лиши невинности, избавь от иллюзий, заставь прозреть.
Вырви моё сердце свинцовыми щипцами.
Растерзай, изнасилуй, вы*би до беспамятства.
До полного подчинения, до забытья и отключения. До хрипоты и до дрожи, до жара и холода. Не на коже. Везде. В каждой клеточке грешного тела, в каждом атоме проклятого пространства. С изнаночной стороны и снаружи. Просто повсюду.
— Сделай это, — едва дышу. — Пожалуйста.
Пальцы ритмично движутся внутри, не останавливаются, не прекращают забаву ни на миг. Болезненные ощущения исчезают. Остаётся только пульсирующее желание. Сладкий яд, разъедающий волю. Алчная жажда, пробирающая до лихорадочного озноба.
Да… о, да!..
Я на грани.
Смело взираю в зияющую черноту бездны, готовлюсь совершить последний шаг.
Вверх или вниз?
Не важно.
Главное — с ним.
Остальное — чушь и суета.
Да?.. о, да!..
Я идеальная игрушка.
Глина в руках талантливого мастера.
Его рифмы, его краски. Его свет, его жизнь. Вся его. Без остатка, без компромисса. Без страха и упрёка.
Он творит мною свои шедевры, выстраивает меня в хлёсткие фразы, что разом врезаются в память, оставляют неизгладимый след. Он впитывает меня, он мною живёт.
Вот так.
Порою грубо и неистово, порою со щемящей нежностью. Охраняет и карает. Почитает и презирает. Боготворит.
— Поздно, — фон Вейганд отстраняется. — Слишком поздно.
Освобождает онемевшие запястья от галстука, поворачивает меня, ставит на колени, вынуждает принять нужную позу, шире раздвинуть бёдра и прогнуться.
— Ты понимаешь? — спрашивает тихо.
Ничего не понимаю.
Не желаю понимать, протестую и отказываюсь.
Мысли заняты иными, не самыми разумными рассуждениями.
Уже не жутко. Любопытно. Неужели действительно понравится? Неужели такое, вообще, может понравиться? Как? Почему?
— Meine Kleine, (Моя маленькая,) — усмехается. — Моя девочка.
Покрывает спину скользящими поцелуями.
— Моё проклятье, — чмокает в макушку, шумно выдыхает: — Mein Engel. (Мой ангел.)
Притягивает ближе, прижимается крепче и проникает в запретное. Овладевает медленно, заполняет неспешно. Без резких движений, но так, будто выжигает печать. Оставляет несмываемую метку. Вырезает особый знак.
Трепещу.
Сердце даёт перебой, по венам течёт жидкий лёд.
Не спастись. Не сбежать и не скрыться. Играем всерьёз. Без повторных дублей, без страховки. В режиме реального времени анатомируем страсть.
Сценарий расписан в мельчайших подробностях. Выбор не имеет значения, всякое решение приводит к вожделенной цели.
Possession.
Первый толчок это обладание. Вечный голод, который вынуждает судорожно вдохнуть, вкусить испорченный плод и окончательно потерять контроль.
Obsession.
Второй толчок это одержимость. Незаживающая рана. Открытая, рваная, кровоточащая. Не позволяющая обрести желанный покой ни днём, ни ночью.
Crash.
Крах. Взрыв. Разрушение. Тотальное подчинение. Подчинение за гранью. Предельное и фатальное.
Сбиваюсь со счёта, теряюсь в стремительно нарастающем ритме. В животном бешенстве. В диком и яростном танце обезумевших изголодавшихся зверей.
