— Давай начистоту, откровенно, без утайки, — мастерски усыпляю бдительность, гениально подсекаю: — Твоё любимое блюдо?
Начнём с примитива, пускай расслабится. Чем безобиднее стартовый вопрос, тем сильнее брешь в дальнейшей обороне. Для затравки спрашиваем всякую чепуху, а потом пускаем в ход серьёзные темы.
Но соперник не дремлет, готовит очередную подставу. Выбивает дыхание из лёгких одним коротким:
— Ты.
Замираю, не способна шелохнуться.
— Что? — выдавливаю чуть слышно.
— Ты, — охотно повторяет, улыбается.
— П-прости? — с трудом ворочаю языком.
— Ты, Лора, — подтверждает снова. — Ты моё любимое блюдо.
Таким тоном детям втолковывают азбуку.
— Хм, в этом смысле, — судорожно сглатываю, развиваю догадку: — Нравится издеваться, расставлять силки на живца, загонять в ловушку.
— В прямом смысле, — произносит без тени веселья, абсолютно серьёзно.
— Как? — упорно отказываюсь понимать.
— Очень вкусная, — нарочито растягивает слова. — Лучше любого десерта.
— Я не… я…
В горле противно скребёт, губы едва шевелятся. Моментально теряю дар речи. Позорно замолкаю.
— Очень красивая, — продолжает спокойно, вкрадчиво прибавляет: — Там.
Вжимаюсь в кресло. Лихорадочно стараюсь придумать достойный ответ. Тщетно пытаюсь постебаться, поюморить в своей обычной манере. Напрасно пробую рассмеяться. Звук получается фальшивым и пугающим.
— Только там? — бросаю нервно.
Фон Вейганд остаётся убийственно невозмутимым.
— Везде, — замечает ровно. — Но там — особенно.
Тянусь за бутылкой.
Воды, а не текилы.
К сожалению.
— Каждая женщина выглядит по-разному, — произносит с расстановкой. — Не каждую хочется рассмотреть.
Хорошо, что не успела выпить.
Точно бы поперхнулась.
— Некоторые достаточно привлекательные, — рассуждает с видом философа. — А некоторые неприятные и даже отталкивающие.
Стоп, снято.
Моё терпение гибнет окончательно.
— Позволь поинтересоваться, — роняю вежливо, не дожидаясь разрешения, бросаюсь в атаку: — Это действительно о вагинах? Не метафора? Не подтекст? Не завуалированное признание? Реально о вагинах? Типа иногда встречаются милые и симпатичные, хотя существует полным-полно гадких и омерзительных?
Отлично.
Отсюда поподробнее.
— Какова статистика? — любопытствую яростно. — Предлагаю подбить данные. Сколько экземпляров оценил? Гребаный эстет. Сколько попробовал на вкус? Гурман хр*нов. Ну, хватит. Не томи. Похвастайся. Сколько их было?
Меня трясёт.
Зуб на зуб не попадает. Пальцы отбивают барабанную дробь.
Фон Вейганд нагло игнорирует истерику.
Кричу. Гневно возмущаюсь. Озвучиваю оскорбительную тираду. Болтаю без умолка. Колочу кулаками по столу. Сбрасываю «Цезарь» на пол. Отправляю следом несколько других тарелок. Поливаю замысловатый коллаж минеральной водой.
Реакции ноль.
Каменная статуя проявляет больше эмоций, чем он.
Хладнокровный ублюдок. Бессердечная скотина. Сволочь беспринципная. Гад проклятый. Бездушный урод.
— Всё? — спрашивает, наконец.
Сил орать не остаётся. Бить посуду лень.
Концерт достигает логического финала. Творческий запал гаснет. Вольная импровизация завершается.
Молчу.
— Почему так сложно поверить? — искренне недоумевает.
Фыркаю. Пожимаю плечами.
Кто бы говорил.
— Ты у меня одна, — мигом обезоруживает.
Внимательно наблюдаю за его движениями.
Как он достаёт сигару из стального коробка.
Осторожно обрезает ножницами, старается не повредить табачный лист. Резко щёлкает зажигалкой. Неторопливо разогревает гаванский деликатес огнём. Медленно раскрывает неповторимый аромат. Обнажает уникальность.
Минует целая вечность, прежде чем фон Вейганд делает первую затяжку. Не спешит, наслаждается. Упивается процессом, смакует.
От этого зрелища уже хочется кончить.
— Тогда откуда, — закашливаюсь, прочищаю горло, сбивчиво бормочу: — Откуда боль?
Он молчит.
Выдыхает дым. Едва разомкнув губы. Без суеты. Чуть откидывается назад, позволяет серому облаку взмыть к потолку, окутать реальность призрачным туманом.
Тишина убивает.
Каждая прошедшая секунда отбивается внутри. На дне истерзанной души. Ударом маятника. Разрядом молнии.
Интересно, кто-нибудь услышит мой безмолвный вопль.
Лишь только рассеивается пелена, оказываюсь в капкане. Припечатанная горящим взглядом, будто могильной плитой.
Что же, рискнём.
— Думаешь, отделался условно-досрочным выносом мозга? — презрительно фыркаю. — Нет, как бы не так. Не на ту напал.
Тренируй мышцы.
Практикуйся.
Повышай квалификацию, сочиняй диссертацию. Там похудей, здесь нарасти. Вычеркни, перепиши, добавь, поправь, поменяй местами. Посоли, поперчи, прожарь получше. Дай сахарку. Ещё. Больше.
А на Гоа слетать не хочешь? С радостью билет подгоню. Ну, или на ху… на хутор? За бабочками. Сачок прилагается бесплатно.
Буду бороться за независимость. Нельзя идти на поводу у мужиков. Надо отстаивать свои права.
Долой грязные сексуальные утехи. Долой низменные плотские удовольствия.
Я бревно и горжусь этим.
Но пока обсудим иные темы.
— Думаешь, искупил вину сопливым признанием? — угрожающе сдвигаю брови и начинаю вдохновенно стенать: — Ты у меня одна. Словно в ночи луна. Словно в степи сосна. Словно в году весна.
Разумеется, трудно назвать пением столь жестокое издевательство над вполне достойной композицией.
Прекрасно понимаю, мои вокальные данные можно использовать как оружие массового поражения.
Чего добру пропадать. Не скуплюсь, не жалею. Щедро делюсь талантом с благодарной публикой.
— Прояви оригинальность, — отпускаю короткую ремарку и приступаю к насилию над очередной ни в чём неповинной песней: — Зацелована, околдована. С ветром в поле когда-то обвенчана. Вся ты словно в оковы закована. Драгоценная моя женщина!
Текст помню плохо.
Фон Вейганду повезло. Но не надолго.
Завершаю пытку эффектным:
