— Но ты этого не сделал, не показал компромат, не предложил договориться, — произношу медленно. — Почему не ускорил процесс?
— Потому что неинтересно, — заговорщически подмигивает. — Куда любопытнее загонять добычу постепенно, отрезать пути отступления, отнимать надежду капля за каплей.
— Ясно, — бросаю сухо.
Мечтаю промочить горло, обжечь внутренности спиртным, щедро окропить алкоголем открытые раны.
— Налоговая проверка — идеальное орудие расправы, — сообщает елейно.
— Если ведёшь бизнес честно, любые проверки по барабану, — ядовито парирую.
— Наш герой тоже так считал, — усмехается. — Правила его не спасли.
Поднимается, направляется к комоду, останавливается и отворяет мини-бар, достаёт виски. Возвращается обратно. Наливает стакан.
Курит и пьёт.
Не спешит продолжать историю.
Дым сигары не кажется едким. Окутывает ароматом кофе, дурманит древесными нотами, обдаёт солоноватым запахом моря.
Сражаюсь с искушением, пытаюсь отвлечься.
Тщетно.
Ныряю в неизвестность.
— Чем всё закончилось? — задаю прямой вопрос.
— До суда не дошло, — неожиданно быстро отвечает фон Вейганд. — Осознав грядущие последствия, он любезно продал контрольный пакет акций. Формально — за деньги. В действительности — бесплатно.
Лихо.
Ювелирная работа.
— Вскоре совет директоров приветствовал нового президента, — огонь замерзает в тёмных глазах. — А старый отправился на кладбище.
— Фигура речи? — срывается с губ автоматически.
— Он напился и решил прогуляться, — произносит холодно. — Вышел на улицу через окно двадцатого этажа. То, что удалось соскрести с асфальта, хоронили в закрытом гробу.
— Т-ты… — осекаюсь, не хватает смелости озвучить, просто сдавлено бормочу: — Ты?
— Я был слишком занят, — выпивает порцию виски залпом. — Трахал его невесту.
— Шутишь? — выдаю поражённо.
— Горячая сучка, — причмокивает. — Какие уж тут шутки.
Мои брови возмущённо устремляются вверх, губы нервно подрагивают. Задыхаюсь, словно в грудь вонзается лезвие.
Со стороны выглядит так, будто сейчас разрыдаюсь. Или зайдусь в припадке дикого хохота. Сломлена и повержена, охвачена истерикой.
На самом деле, мне просто больно.
Чудовищно. Адски. Зверски.
До дрожи, до хрипоты, до изнеможения.
Не раскалённые иглы под ногти. Не методичное дробление позвонков в тисках. Не токсичная кислота, разъедающая плоть.
Хуже, хуже, гораздо хуже.
Хочется завопить, к чёрту сорвать голос.
Хоть как-то унять, облегчить, отпустить, сторговаться на компромисс.
Но нет.
Не выходит, не получается.
Храню молчание. Почти не двигаюсь. Сильнее сжимаю кулаки. Застываю точно статуя. Сливаюсь с креслом.
Признаем очевидное.
Барон Валленберг отлично разбирается в изощрённых развлечениях. Умело нарезает на части. Не ножом, а словами.
— Юная и свежая, готовая вынести любые унижения ради выгодной партии, — широко ухмыляется. — В жёны я её не взял, но с удовольствием вы*бал.
Алкоголь ударяется о хрустальные стенки, заполняет до краёв.
— Не верю, — практически шепчу.
— Во что? — шальной блеск озаряет взгляд. — В то, что я трахал других женщин?
Несколько крупных глотков.
— Их было много. Блондинок. Брюнеток. Рыжих. Тысячи разных.
Комната тонет в клубах дыма.
— Кого я только не трахал. Как только не трахал. По-всякому.
Отрицательно качаю головой, стараюсь развеять туман вокруг.
— Не верю, что не раскаиваешься, — заявляю чуть слышно, скороговоркой, опасаясь вновь сбиться.
Фон Вейганд смеётся.
Долго и надрывно, безумно и пугающе, вынуждая содрогаться и трепетать. Смеётся до слёз.
А после каменеет, превращается в глыбу льда.
— Я ни о чём не жалею, ничего не желаю исправлять, — произносит твёрдо и чётко. — Я никому не даю второй шанс. Поэтому парень зря распустил сопли. Сам выбрал, сам оплатил.
Никогда не стоит недооценивать своего врага.
— Слабак, — бросает брезгливо. — Не выдержал позора, сиганул в окно. Такие напрасно землю топчут, мешаются под ногами.
Господи.
— Ты не прощаешь? — прикусываю щеку изнутри, чтобы не расплакаться. — Совсем? Никого?
Приглушённо всхлипываю, с трудом перевожу дыхание.
— Даже меня?
Вымученно улыбаюсь, подаюсь вперёд, касаюсь его запястья. Чуть притрагиваюсь, будто дуновением ветра ласкаю разгорячённую кожу.
— За Стаса?
Зажмурившись, отворачиваюсь, однако не отстраняюсь.
Я же наломала дров, перечеркнула прошлое, собралась замуж. Приобрела наряд, разослала приглашения. Сбежала от воспоминаний, переехала. Целовала другого, обнимала, делила с ним одну постель. Надеялась полюбить. Привыкнуть, смириться.
Я не дождалась. Предала.
Пусть и считала, что чувства выброшены на помойку. Пусть не знала, что всё вернётся. Не могла представить.
Но должна была верить.
Увидимся.
Фон Вейганд не лжёт.
Сбивает с толку, путает, вводит в заблуждение, недоговаривает, будит воображение. Терзает, издевается, измывается.
Но не лжёт, всегда выполняет обещания.
— Нечего прощать, — отпускает стакан и сжимает мою ладонь, переплетает наши пальцы, крепко и обжигающе, словно желает спаять воедино. — Глупая девочка.
Твоя девочка.
Гордись.
Прочь сомнения, плевать на обиды.
Не отдам, не отпущу, не разомкну объятья. Доверюсь целиком и полностью. Ничего не утаю.
Захлебнусь. Задохнусь. Сгорю. Пройду через все земные и неземные пытки. Миную семь кругов ада. И даже больше. Но никогда не нарушу клятву. Не ослаблю хватку.
Это неизлечимое. Хронический недуг. Неразлучность.
Мы заключены друг в друге. Поражены смертельной болезнью. Навеки потеряны для приличного общества. Вычеркнуты из списков ныне живущих. Позабыты с праведным ужасом.
Проклятые. Обречённые. Отверженные. Обручённые где-то наверху. Или внизу. Разве имеет значение. Не важно.
Главное — вместе. Ощущая жар плоти, отражая одинаковый пульс. Продолжение одного шрама.
