Выразительный взгляд вынуждает мою веру пошатнуться. Привычная картина мира искажается.
— Каждый день, двадцать четыре часа в сутки ваш мозг промывают в режиме нон-стоп. Повсюду реклама и пропаганда. Вас призывают делать одно и ни в коем случае не делать другое. Сферы влияния разделяют заранее. Никакой свободы выбора, лимиты чётко определены.
Холод крадётся по спине.
— Гребаное НЛП, — заключаю нервно.
— Вроде того, — соглашается.
— Что-то есть, да? — выдвигаю предположение. — Какая-то особая организация? Избранные собираются и решают, куда двигаться дальше. Президенты? Главы крупных корпораций? Кто включён в список крутой тусовки?
— Тут как в кино, — лениво попыхивает сигарой. — Актёры известны. Им рукоплещут, их вываливают в дерьме. Политики лишь исполняют роль. Строго по сценарию. Режиссёр ставит спектакль, оператор снимает на камеру. Продюсер регулирует финансовые и юридические вопросы. А банкет заказывают инвесторы, чьи имена почти никогда не всплывают в прессе.
— Кругом подстава, — ощущаю параноидальное обострение. — Напоминает бредовую теорию заговора.
— Ничего не происходит без одобрения свыше, — подливает масло в огонь. — И я не о божественной воле.
— Минуточку, — закусываю губу. — Ничего? Совсем-совсем ничего?
— Войны, мятежи, революции, — перечисляет небрежно. — Любое мало-мальски значимое событие находится под контролем. Хоть глобальный, хоть региональный конфликт.
— Не всегда, — пытаюсь отыскать брешь. — Случаются народные выступления, всякие спонтанные и хаотичные бунты.
— Конечно, — снисходительно кивает. — Но такое либо сразу топят в крови, либо направляют в нужное русло.
— Супер, — бормочу удручённо. — Тайный орден безумных маньяков успешно вертит реальность на… хм, не будем переводить в эротическую плоскость.
— Никто не замечает, где скрывается правда, — методично добивает.
— Ваша секта похожа на Бозон Хиггса, — умело хвастаю интеллектом. — Существует исключительно в теории.
— Вообще-то, Хиггсовский бозон обнаружили в прошлом году, а в прошлом месяце сей факт окончательно подтвердили, — обламывает.
Нафига?!
Вот уж неймётся этим учёным, шикарнейшую метафору погубили, уничтожили на корню. Не прощу.
Пальцы дрожат, отбивают чечётку на гладкой поверхности подоконника. Очень странно, однако мне чудится, будто по рукам струится кровь. Причудливая игра теней увлекает за грань.
Приходится зажмуриться, дабы развеять тягучий морок, тряхнуть головой в тщетной попытке отогнать непрошенные мысли.
Фон Вейганд молчит, изучает пейзаж, а потом вдруг подносит горящую сигару к стеклу, практически вплотную. И я могу наблюдать, как чернота разъедает моё отражение.
— Теперь ты с ними заодно, — шумно сглатываю. — Туда сложно попасть, верно? Не просто пригласили и пошёл. Должно быть посвящение. Жуткий и омерзительный ритуал. Но ты не расскажешь, ни словом не обмолвишься, так?
— Придёт день, и ты увидишь, — произносит отрывисто. — Поймёшь. Только не сейчас. Сейчас ещё рано.
— Для чего? — в горле саднит, невольно закашливаюсь, едкий дым вмиг заполняет лёгкие и душит. — Д-для чего рано? Не бойся, не сбегу. А даже если и сбегу, поймаешь, вернёшь на место, пристегнёшь наручниками.
— Не сбежишь, — грубо хватает за талию, сдавливает, причиняя боль. — Не отпущу.
— Не отпускай, — бормочу охрипшим голосом. — Лучше умереть.
— За что ты мне, — притягивает ближе, прижимается крепче.
Простынь соскальзывает на пол, уже не скрывает наготу. Соприкасаемся обнажёнными телами. Кожа к коже. До электрических разрядов. Под рёбрами.
Oh, my God. (О, мой Бог.)
Возбуждение не замечено. Напряжение бешенное.
— За грехи, — улыбаюсь.
— Эти твои шуточки, — он склоняется ниже, не целует, жёсткой щетиной трётся о мою щеку и вкрадчиво бросает: — До добра не доведут.
— Добро никому не интересно, слишком безвкусно и пресно, — шепчу, отчаянно стараюсь не разрыдаться. — Выбираю Зло.
— Оцени последствия, — намекает скупо.
— Хочешь, изменюсь? — замираю изнутри. — Стану серьёзнее? Повзрослею?
— Иногда, — признаётся глухо, сминает в удушающих объятьях. — Очень хочу.
Огонь вгрызается в меня, опаляет беспощадно.
Сигара обжигает плоть, безжалостно жалит нервно выгнутую спину. Аромат табака сливается с запахом горелого мяса. Едва уловимое шипение будоражит слух.
Но я не чувствую ничего.
Пустота. Онемение. Пальцы скрючены, сведены судорогой. Цепко впиваюсь в широкие плечи. Не вырываюсь, не сопротивляюсь. Льну плотнее. Позволяю клеймить.
Давай же.
Сильнее.
Молю.
Давай закурим. Не на прощание. Навсегда. По несбывшимся мечтам, по расколотым надеждам. По нашим безумным танцам на битом стекле.
Попробуй выровнять дыхание. Совсем не трудно, хоть воздуха и не хватает. Попробуй, вообще, не дышать.
— А знаешь, чего желаю до одури? — жаркий выдох, точно выстрел в висок. — Чтобы ты никогда не менялась
Всем стоит у него поучиться.
Рвать на куски, вонзаться прямо в сердце, в душу, проникать до печени и глубже.
Одинаковые буквы алфавита. Давно обыграны, затёрты и избиты. Однако в дьявольских устах оживают, обретают новые краски.
— Чёрт, — вдруг отстраняется, поворачивает легко, словно тряпичную куклу. — Почему терпела?
Осторожно исследует обожжённую кожу, едва дотрагивается.
— Плевать, — роняю небрежно. — Пройдёт.
Но лучше бы нет.
Пусть останутся шрамы. Пусть его след вечно горит на мне.
— Никогда не молчи, — заявляет хмуро, сжимает пылающую сигару в кулаке, стискивает так, что костяшки белеют, тушит пламя в собственной ладони. — Кричи громче, обожаю твои вопли.
Смеюсь.
Надтреснуто, немного истерично.
Зачем пугает? Опять уводит на ложную тропу, ловко выбивает почву из-под ног. Как будто не увижу волнение в его глазах, не уловлю внезапную перемену. Как будто не пойму, что моя боль неизменно отражается в нём. Всякий раз. Каждый импульс, каждый спазм.
Больше не страшно, теперь не боюсь.
Мы едины. Нравится или нет. Плоть от плоти друг друга. Невозможно исправить, нельзя перечеркнуть.
— Я тебя отвоюю, — бросаю вызов.
— У кого? — мрачно спрашивает фон Вейганд.
— У всех, — глотаю жгучие слёзы, дрожащими пальцами разжимаю его руку, лихорадочно сцеловываю горячий пепел. — У прошлого. У этого гребаного мира. У тебя самого.
