Сколько выдержки, сколько воли. Металл в голосе. Ни намёка на слабину. Обламала гада, загнала мерзавца в стойло, показала кто хозяин.
Да я кремень.
— No understand, (Не понимать,) — изображает чудовищный акцент, нагло лапает корсет.
Издевается.
Ублюдок проклятый.
Резко оборачиваюсь, цепляюсь за его безупречный пиджак, комкаю ткань. Пытаюсь оттолкнуть противника, но лишь усугубляю положение.
Зажата в тисках, впечатана в кресло. Ни единого шанса выбраться на волю. Напрасно извиваюсь в жестоких объятьях палача.
— Ненавижу, — отчаянно вырываюсь. — Проще прикрыться немецким? С откровенностью покончено? Отпраздновали и хватит? Зачем баловать, когда можно сразу трахнуть?
Влепить бы ему пощёчину, расцарапать самодовольную физиономию, стереть маску притворного спокойствия.
— Ja genau, (Да, именно,) — заключает нарочито елейно, вдруг отпускает жертву.
Отстраняется, отступает на шаг назад.
Изучает от макушки до пят, не выпускает из-под прицела. Наклоняет голову набок, криво ухмыляется. Ослабляет узел галстука. Расстёгивает ремень, вынимает из шлеек.
Начинаю трепетать.
Фон Вейганду не нужен кнут, чтобы напугать. Безотрывно наблюдаю за тем, как его пальцы сжимаются вокруг сверкающей серебром пряжки, скользят по узкой тёмной полоске кожи.
Краткий миг — и щелчок оглушает меня.
Вздрагиваю, сжимаюсь, вжимаю голову в плечи. Плоть цепенеет, дрожит каждый позвонок.
Ремень ударяется о деревянный подлокотник. В миллиметре от моей руки. Но ощущение такое, будто обвивается вокруг горла, заставляя хрипеть.
Жадно ловлю кислород, судорожно открываю и закрываю рот.
— You get what you deserve, (Ты получаешь то, что заслуживаешь,) — раздаётся ироничное замечание. — Heut Nacht. (Этой ночью.)
— Прекрати, — стараюсь прозвучать уверенно, по привычке пробую отшутиться: — Почему мы не можем общаться нормально? Обсуждать последние новости, пить чай, готовить друг другу оладушки. Быть обычной, среднестатистической парой.
Ничего не говорит.
Игнорирует.
Направляется к выходу из комнаты, поднимает фату и возвращается обратно. Надевает на меня, осторожно поправляет, разглаживает искрящийся материал, а после вновь отступает, останавливается возле дивана.
Все эти равнодушные, механические движения окончательно вгоняют в ступор.
Что он задумал?
— Пожалуйста, я…
Не успеваю завершить фразу.
— Komm zu mir, (Подойди ко мне,) — холодно повелевает фон Вейганд.
Интересно, он когда-нибудь перестанет вести себя как гребаный психопат?
— Нет, — произношу вслух, проявляю завидную твёрдость. — Даже не надейся. Либо мы общаемся по-человечески, либо вообще не общаемся. Спектакль затянулся.
Страх остался в прошлом.
Я больше не боюсь этого человека. Колени не слабеют и не подгибаются, равновесие не теряется. Липкий пот не струится по спине. Пульс не приходит в бешенство, желудок не скручивается в тугой узел.
Всё супер, всё пучком.
Целиком и полностью контролирую ситуацию.
В своих фантазиях. В смелых и отвязных мечтах. Но не в реале. Не в данный конкретный момент, когда дыхания не хватает.
— Komm zu mir, (Подойди ко мне,) — повторяет без эмоций, бесцветным тоном.
Подчиняюсь.
Следую первобытному зову. Тело не внемлет разумным доводам, покоряется природе. Послушно ступает вперёд.
— Auf die Knie, (На колени,) — произносит фон Вейганд абсолютно ровно.
Замираю, застываю на месте.
А потом, будто в гипнотическом трансе, опускаюсь на пол. Белоснежные юбки трепещут, растекаются вокруг сияющим облаком. Корсет больно сдавливает грудь. Не чувствую биения крови внутри.
— Küss, (Целуй,) — бросает мрачно, ставит ногу на диван прямо перед моим лицом, с явной издёвкой прибавляет: — You kiss what you deserve. (Ты целуешь то, что заслуживаешь.)
— Что? — отказываюсь понимать намёк.
Инквизитор не желает тратить слова попусту, ограничивается выразительным взглядом.
— То есть? — отвергаю происходящее. — В каком смысле?
Молчит, подвигает сапог ближе, вплотную ко мне.
— Ты с ума сошёл, — шепчу практически беззвучно. — Я не стану.
Наклоняется, лениво опирается на согнутое колено. Тыльной стороной ладони проводит по моей щеке. Легонько. Едва касается.
— Küss, (Целуй,) — обжигает арктическим льдом.
Отрицательно мотаю головой, лихорадочно дёргаюсь, желаю отпрянуть в сторону. Но он крепко обхватывает шею, не позволяет шелохнуться.
— Нет, нет, — бормочу сбивчиво. — Никогда.
Фон Вейганд посмеивается, забавляется, наслаждаясь реакцией. Однако веселье длится недолго. Тьма пожирает искры в его глазах. Свет сменяется вечным сумраком, гаснет, не оставляя следа.
— Выполняй, — заявляет на доступном языке, намеренно растягивает слова: — Я же не заставляю вылизывать подошву.
Ну, спасибо.
Чокнутый урод.
Очень облегчил задачу, прировнял к унылой повседневности. Тьфу, плёвое дело. Нулевой напряг. Берёшь и целуешь сапог. Слизывать грязь не обязательно, достаточно поцеловать. Скукотища.
— Да пошёл ты, — цежу сквозь зубы. — Сам целуй.
Долбаный маньяк.
Не на ту напал.
Я сильная и независимая женщина. Всё могу, всё умею. Не сдамся без боя, буду бороться до последнего.
— Хорошо, — коротко соглашается фон Вейганд и выпрямляется.
Ослепительная вспышка серебра, свист ремня над ухом.
Вопль вырывается из моего горла. На автомате. Невольно. Боль жалит плечо, стерпеть не удаётся. Кричу. От неожиданности, удивлённо.
Поворачиваюсь, тупо смотрю на стремительно краснеющую полосу. Дьявольская подпись отчётливо проступает на бледной коже. Багряные капли срываются вниз, запечатлевают кровавую печать на свадебном наряде.
Не верю в то, что это действительно происходит.
— Т-ты, — запинаюсь. — Ты ударил меня.
— Я тебя поцеловал, — отвечает невозмутимо. — Зацелую до смерти, если потребуется.
— Зачем? — всхлипываю. — Злишься? Прости, прошу. Я не хотела, я не… Пожалуйста, не заставляй это делать.
Он не произносит ни единой фразы. Остаётся холодным и спокойным, проявляет не больше эмоций, чем ледяная глыба. Однако на сей раз я улавливаю движение его руки. Мимолётный, почти незаметный жест вгоняет меня в дикий ужас.
