And I’d walk through Hell for you. (И я пройду сквозь Ад ради тебя.)
Ты все, что есть у меня.
— Знаю, — шепчу одними губами.
— Тогда зачем сопротивляешься? — спрашивает насмешливо.
Иначе не умею.
Одержимая. Чокнутая. Абсолютно ненормальная и неадекватная. Давно разломана на части и перекроена. Безнадежно потеряна, однако борюсь.
Глава 18.3
Есть только миг.
Хрупкая грань. Тонкая нить. Зыбкая гладь. Колкая власть. Скалистая пропасть, в которой так легко пропасть. Рухнуть вниз, позабыв об отсутствии крыльев. Вознестись и сгореть, не коснувшись небес.
Дольше не выйдет. Оборвется, сломается. Взвоет, взорвется, исчерпается. Нельзя удержать целый мир на сгорбленных плечах. Захватит и закружит, накроет обломками.
А потом уже поздно.
Возвращаться. Забирать слова назад. Падать на колени, униженно умолять. Исправлять ошибки, вычеркивать лишние строки. Замаливать грехи. Гнаться за несбыточной мечтой. Жадно ловить ртом стремительно ускользающий кислород.
Слишком поздно.
И выход только один.
По выжженной земле, по окровавленным осколкам. По тлеющим углям, по битому стеклу. Ползти, не сдаваться. Вслепую, наощупь. Сцепив зубы, чтоб даже челюсти свело.
Recitar. (Играть.)
Прятать истинное обличье под несмываемым слоем актерского грима. Рисовать улыбку на губах, что намертво скованы горечью. Имитировать настоящие эмоции.
— Плачь, детка, — издевательски шепчет внутренний голос. — Плачь.
— Сгинь, — бросаю беззлобно. — Проваливай подальше, не порти праздник.
Волнение охватывает меня от макушки до пяток. Ведь мы с фон Вейгандом редко выбираемся в свет. Особенно на столь торжественное мероприятие.
Премьера «Паяцы» Руджеро Леонкавалло.
Кстати, основано на реальных событиях. Определяю это, быстро забивая запрос в поисковике. Лихорадочно открываю новые вкладки, пробегаю взглядом по экрану мобильного. Пишут: автор стремился изобразить жизнь и вдохновлялся правдой.
Мило, оригинально.
В опере разбираюсь приблизительно как в балете. Хм, никак. Вот только не хотелось бы опозориться. Шеф-монтажник тут явно не в первый раз, известный эстет и ценитель, а я традиционно не дотягиваю.
Постоянно возникает ощущение будто не вписываюсь в общую картину, выбиваюсь из ритма. Представляю собой абсолютно инородный элемент.
Автомобиль тормозит, прячу телефон в миниатюрную сумку. Уже не пытаюсь вникнуть в либретто, разобрать тонкости сюжета.
Смотрю на здание прямо по курсу. Самое обычное, ничем не примечательное. Наш старый драматический театр и то выглядел гораздо более впечатляюще.
Немного приободряюсь.
Всего три этажа, скромный фасад. На контрасте с Дуомо выглядит словно нищенка в жалких лохмотьях.
Может, справимся? Совладаем с растрепанными чувствами?
Покидаю уютный салон, очень стараюсь не споткнуться, не ударить в грязь лицом. Отвыкла от каблуков. Колени невольно подгибаются.
Фон Вейганд подает мне руку, помогает изгнать страх.
Моя заледеневшая ладонь тонет в капкане обжигающих пальцев. Невольно вздрагиваю. Вспыхиваю, однако не согреваюсь.
Проклятье.
Этот мужчина отнимает способность дышать.
Сопротивление бесполезно, капитуляция неизбежна.
Он такой высокий и огромный, а я маленькая. Не нужно ничего представлять, от одной мысли о его тотальном превосходстве становится жарко.
Выпрямляюсь, двигаюсь вперед. Пробую сосредоточить внимание на архитектуре. Голодным взором впиваюсь в Teatro alla Scala.
Строгие линии, четкие контуры. Мягкая подсветка. Снаружи достаточно демократично и не чопорно. Зато внутри царит невероятная роскошь. Отделка в светлых тонах, позолота, утонченный декор. Множество зеркал.
Не сдерживаю возглас удивления, оглядываюсь по сторонам.
Соглашусь, встречала и покруче. Однако здесь живет совершенно особенный дух. Витает неуловимая магия искусства.
— А ты знала, что «Ла Скала» построили на месте церкви? — вдруг спрашивает фон Вейганд.
— Нет, — нервно сглатываю.
Ожидаю продолжения, однако напрасно. Меня не удостаивают ни единой фразой, просто ведут дальше.
Пытаюсь отвлечься, рассматриваю публику вокруг.
Не все присутствующие облачены в идеальные костюмы и вечерние платья. Кто-то одет повседневно. А кто-то дефелирует в бриллиантах и норковых манто.
Замечаю мужчин и женщин в длинных черных мантиях. Служащие театра. Карабинеры? Капельдинеры? Не помню как правильно.
Мы поднимаемся по лестнице, а я не чувствую ног.
На горизонте маячит буфет.
Столы ломятся от изысканных явств. В основном закуски. Разные виды сыра. Креветки. Жюльены и тарталетки. Шампанское. Вино. Найдется апперетив на любой вкус.
Сюда пускают не всех, только избранных посетителей из VIP-лож.
Самое время забыться в еде и алкоголе, однако кусок в горло не лезет. Раскаленный ком застывает в районе гортани. С трудом перевожу дыхание.
Какого черта играю в партизана?
Надо рассказать, хотя бы про Гая. Начать с малого. Да и Стаса беречь незачем. Стоит опасаться лишь за собственную задницу, которая вновь нарывается на приключения и неприятности.
Открываю рот, но не успеваю вымолвить ни слова.
— Good to see you, Wallenberg (Приятно вас видеть, Валленберг), — раздается бархатный баритон.
Поворачиваюсь на звук и вижу довольно привлекательного мужчину средних лет. Блондин с голубыми глазами. По росту не уступает фон Вейганду. Широкоплечий, атлетического телосложения.
— Senator Waker (Сенатор Уокер), — шеф-монтажник ограничивается легким кивком.
Вот это люди, практически в Голливуде.
Единственный Уокер, что мне отлично известен, — Уокер, который техасский рейнджер. Не спорю, отдает нафталином. Однако под сердцем все равно клубится ностальгия.
— Small world (Мир тесен), — губы политика змеятся в коварной ухмылке.
Вроде красивый, обаятельный, тем не менее очень отталкивающий. Мутный и скользкий тип, не внушает ни капли доверия.
— I bet you remember my wife (Бьюсь об заклад, помните мою супругу), — заявляет ледяным тоном.
Только теперь замечаю его спутницу.
— He surely does (Разумеется, он помнит), — дама расплывается в многозначительной усмешке.
Стерва, не иначе как клинья подбивает.
