Звери метят территорию, лучше не встревать, не лезть между двух огней.
— And will you give a lesson to me? (А мне преподашь?) — бесцеремонно врывается в беседу треклятая сенаторша. — I would love to break at least one more table. (Я бы с удовольствием сломала по крайней мере еще один стол).
Теперь и мне очень хочется что-нибудь пометить.
— Do you remember? (Помнишь?) — дрянь подается вперед, фамильярно кладет ладонь на бедро фон Вейганда.
Мои глаза округляются помимо воли.
Охр*неть.
Что это за мода лапать чужое?
— I remember (Помню), — он перехватывает ее запястье, ледяным тоном произносит: — How to break (Как ломать).
Гадина затыкается.
А я не сдерживаю эмоции.
— Kurwa (С*ка), — выдаю практически беззвучно, стискиваю сумку изо всех сил.
— Не ругайся, — бросает фон Вейганд с обманчивой мягкостью. — Иначе придется вырвать тебе язык.
Горячая рука накрывает мои враз заледеневшие пальцы.
Свет гаснет. Ядовито-бордовый занавес раскрывается, взлетает вверх, собираясь идеальными складками. Раздается игривая мелодия.
— Я случайно встретила Гая Мортона в соборе, — признаюсь скороговоркой.
— Ты не обязана оправдываться, — отвечает ровно.
Легкий и забавный ритм наполняется тревожными нотами. На мгновение музыка исчезает, затихает почти полностью, а после возвращается, робко и осторожно, будто крадучись. В ней открываются новые грани.
Когда начинают петь, не понимаю ни слова. Хоть прежде и учила итальянский, далеко не продвинулась.
Тогда почему пробирает? До костей, до дрожи. Подступают непрошеные слезы, срываются вниз с трепещущих ресниц.
Черт, требую перевод.
Впиваюсь взглядом в сцену, жадно пытаюсь уловить суть.
— Это пролог, — заявляет фон Вейганд, вновь проникая в мои мысли. — Рассуждения о театре. Правдивы ли страдания актеров? Где истина, а где ложь?
Закусываю губу, стараюсь не завопить в голос.
— Мы живем и любим как люди, — цитирует он, склоняется ниже и опаляет жарким шепотом. — Загляните в наши души, забудьте, что перед вами комедианты.
Просто совпадение, извечная тема.
Грустные клоуны, вынужденная необходимость притворяться, примерять разные образы. Ничего принципиально нового. Заурядная банальщина.
— Складно поют, — киваю. — И костюмы интересные.
Воцаряется тишина.
Мое сердце бьется слишком громко. Мигом выдает волнение. Тягучие удары крови во взмокших висках оглушают.
Однако пауза длится недолго. Слышится вой труб, раздается бой барабанов. Издалека доносится смех, после — свист и детские крики. На сцене возникает галдящая толпа, быстро затапливает подмостки.
— Первое действие, — поясняет фон Вейганд. — Бродячие актеры приехали в деревню, крестьяне жаждут увидеть представление, посмеяться и развлечься. Хозяин труппы приглашает всех на вечерний спектакль.
— Значит, это комедия? — оборачиваюсь, тщетно пытаюсь поймать его взгляд.
— Узнаешь, — бросает иронично, взирает мимо. — Смотри.
— Нет, лучше ты посмотри, — требую настойчиво. — На меня.
— Баронесса, не отвлекайтесь, — посмеивается, одаривает тяжелым взором, нежно берет за подбородок и мягко, но твердо вынуждает повернуться в сторону сцены.
Впереди возникает повозка с обворожительной примадонной. Один мужчина подает даме руку. А другой резко отстраняет его, сам помогает женщине спуститься.
— Ревнивый муж никому не позволит посягнуть на то, что принадлежит только ему. Быстро пресечет любые вольности, — облегчает понимание фон Вейганд. — В театре он паяц, но в жизни с ним лучше не шутить и не играть.
Я с трудом воспринимаю смысл, напрасно пробую побороть безотчетный ужас. Отвлечься не удается. Не спасает ни пение, ни музыка. Блеск и красота нарядов больше не трогают, ни капли не впечатляют.
Абстрагироваться не выходит, нахожу у себя все симптомы панической атаки. Тошнота, головокружение, учащенное серцебиение. Боль в груди, дезориентация. Четкое ощущение абсолютной нереальности происходящего.
Меня нельзя брать в разведку, сразу сдамся с повинной.
— Его жена испугана, — сухо продолжает фон Вейганд. — Переживает, вдруг он догадается о ее тайне.
Хватит.
Нервы искрят.
— Прости, — выдыхаю судорожно, сдавленно бормочу: — Н-нужно в-выйти, от-тойти в туалет. Скоро вернусь.
— Иди, — бросает равнодушно. — Тебя проведут.
Капельдинеры заботятся о комфорте посетителей. Не оставляют гостей ни на миг, рады предоставить сопровождение и ответить на вопросы. Всегда помогут и поддержат.
Разглядываю парня в мантии, пытаюсь вспомнить, не он ли передал послание от Стаса. И вообще, было ли это послание. Может, просто выдумка? Сон наяву? Очередная вспышка бурного воображения?
Делаю глубокий вдох и не менее глубокий выдох. Шагаю дальше, стараюсь наплевать на липкую панику.
Еще немного и коротнет, будет сбой в программе.
Какого хр*на вытворяю? Зачем лезу на рожон? Ради чего подставляюсь? Стоит замереть, остановиться и посудить логически.
Я трясусь от страха, но не меняю план. Только усугубляю. Направляюсь прямо в ловушку. Достаточно поманить пальцем, пробудить любопытство — и брошусь в пропасть. Сигану вниз без лишних раздумий.
Кому даю шанс? Стас уже однажды предал. Что ожидаю от него услышать? Виртуозные оправдания, новые признания.
Дурацкая затея.
Следует перемотать, возвратиться, пока не поздно. Ладно, можно не доносить фон Вейганду. Поморозиться, промолчать в стандартной манере. Забыть, вытеснить на задворки сознания.
Однако я уперто двигаюсь к намеченной цели. Плюю на технику безопасности, не замечаю, как лед трещит под каблуками. Голову выше, плечи ровнее.
Вдруг повезет? Никто не застукает на горячем, получу ценную информацию. А тысячи предупреждающих знаков единогласно ошибаются.
Надеюсь на удачу.
В «Ла Скала» несколько туалетов, не факт, что тайное свидание назначено именно в этом. Проверим опытным путем.
Благодарю капельдинера, прохожу вперед и оказываюсь в одиночестве. Расстегиваю сумку, ищу успокоительное.
Данная комната предназначена для VIP, сюда пускают только самые важные задницы.
Вот он успех. Пальцы трепещут, перед глазами все плывет, психика искалечена. Зато элитный толчок в моем полном распоряжении.
— Убогий интерьерчик, — критично резюмирует внутренний голос.
