— Затанцуешь лучше всех. Выхода у тебя нет. Других вариантов тоже нет, — хрипло и отрывисто, прямо мне в ухо. — Будешь делать все, что прикажу.
Выдержав паузу, невинно улыбаюсь, чуть выпятив губки, наигранно хлопаю ресницами:
— Заставь, если не боишься.
Наверное, мы оба прекрасно понимаем, что накануне знаменательного бала ценную вещь портить не станут, максимум припугнут для острастки.
Ну и совсем беззаботно добавлю: ради некоторых наказаний хочешь оставаться преступником вечно.
Глава 3.4
Внутри сжалась тугая пружина. Неприятный холодок не отпускал ни на миг, противно сосало под ложечкой. Удручающе стабильная тяжесть обосновалась в районе солнечного сплетения, томила душу без перерывов на обед, строго по графику.
Вообще, на моем веку случалось много тугих пружин feat(при участии) холодка, а под ложечкой посасывало с завидной регулярностью.
Но всякий раз приходил момент облегчения, полнейшего расслабления и безмятежности, когда я могла свободно вздохнуть, гордо распрямить спину и поймать приход от собственной невъ*бенности.
Всякий раз, кроме этого, самого последнего, last but not least (последнего по счету, но не по важности) раза.
Проблема заключалась не в Анне. Не в ядовитых сплетнях или коварном предательстве, даже не в самой теме дружбы. И не в том, что фон Вейганд опять уехал в неизвестном направлении, нагло оставил меня под контролем ненавистного сутенера-зануды. И уж точно не в муштровке этикетом или в многочасовых танцевальных уроках.
Было нечто такое, чего я не могла объяснить словами, не решалась четко выделить из потока пестрых эмоций. Но сие нечто невероятно мешало, путало мысли, отбирало привычную веселость и неиссякаемый оптимизм.
Скользкие щупальца невидимого спрута оплетали сердце все туже, все плотнее, замедляя ритм, настраивая под себя. Следуя по пятам неотступной тенью, не покидали спектр ощущений ни на миг.
Мои шутки горчили, в моей улыбке сквозила фальшь.
Дни покрыли тучи, а ночи… no night is too long (ни одна ночь не станет долгой).
Изматывающие тренировки в бальном зале. Бесконечные лекции о правилах хорошего тона. Полнейшее отсутствие сна. Снова и снова, плетусь отработанным шагом, выписываю порочный круг.
Одинокая марионетка мечется из стороны в сторону на широкой кровати, сминает под собой простыни. Вглядываясь в темноту, пытается понять причину навязчивых состояний. Проанализировать и вывести закономерный ответ, который знать совсем не хочется, тем не менее, приходится искать. На автомате, на уровне инстинкта.
Тело мечтает отключиться, а разум не позволяет. Добро пожаловать, бессонница.
— Господи, что же это, — шепчу сбивчиво, едва шевелю губами.
Распахиваю окно в спальне настежь, отчаянно хватаюсь за хрупкую иллюзию покоя, витающую в морозном воздухе. Не обращаю внимания на холод, самоубийственно впитываю его, тщетно надеясь отвлечься, остыть, избавиться от… от чего?! Кома в горле, тяжести под сердцем, проклятой пружины, сдавившей внутренности.
Пока не пойму, не сумею двигаться дальше.
Наплевав на христиански истины о всепрощении, я мечтаю расплатиться со всем миром в целом и отдельными должниками в частности. Представляю разные живописные картины. В основном — кадры популярных голливудских слэшеров. Душевного кино, где неубиваемый психопат гоняется за невинными жертвами, вооружившись арсеналом из бензопил/колунов/лезвий/дробовиков и прочих незаменимых предметов в домашнем хозяйстве.
Однако дело и не в мести. Абсолютно нет.
Не в сладких раздумьях о пьянящих прелестях возмездия. Не в том, чтобы поймать и уничтожить, повинуясь естественным потребностям организма. И даже не в том, чтобы оправдать ожидания фон Вейганда.
Впрочем, трудно определить конечную цель моего жестокого хозяина — погрузить любимую игрушку во мрак или, наоборот, позволить ей перевести самого себя на сторону света.
Что истинно?
Что ложно?
В чем боюсь признаться, нещадно терзая подсознание?
Всему свое время.
Разгадка придет, когда перестанешь ждать. Придет и перевернет твой мир, взорвет Вселенную неожиданным откровением, обратится новым чудом света.
Теперь остается только плыть по течению, играть в бодрячка и не нарываться на свежую порцию неприятностей. Нелегко, но все же попытаемся осилить.
***
— Это очень серьезное мероприятие, — говорит Андрей.
И я вздрагиваю.
— Самое серьезное из всех серьезных мероприятий, которые вы успели повидать за свою никчемную и бесполезную жизнь, — говорит Андрей.
И я невольно отступаю назад, прислоняюсь к стене в безотчетном поиске защиты.
— Это мероприятие настолько серьезное, что люди готовятся к нему годами. Причем не простые люди, а настоящая элита. Высшее сословие. Верхушка айсберга, управляющего целым миром. Сливки общества. Даже они продумывают мельчайшие детали, искреннее переживают и волнуются, — говорит Андрей.
И я понимаю, что некоторые повторы совершенно не влияют на изначальное восприятие.
— Манеры-шманеры, — фыркаю и пожимаю плечами, сбрасываю маску напускного страха, нахально ухмыляюсь. — Подумаешь, великая важность. Плавали, знаем. Между прочим, у меня тренировка начинается, попрошу освободить помещение.
Сутенер посылает убийственный взгляд в сторону преподавателя танцев, некстати замаячившего на пороге бального зала.
— Have a cup of coffee, (Выпей кофе) — холодно бросает он, считая проблему решенной.
Однако инструктор не ведется, беззаботно приближается к нам и радостно демонстрирует дежурный оскал во все тридцать два идеальных зуба.
— I don’t drink coffee, (Я не пью кофе) — светится от счастья.
Призер каких-то очень важных чемпионатов, истинный мастер своего дела, способный научить вальсу не то что обезьяну, а даже меня. А еще очень симпатичный мужчинка, подтянутый и прокаченный, приятно посмотреть, доставляет неиллюзорно.
Разумеется, Андрей не намерен сдаваться.
— Then go and drink what you drink, (Тогда и выпей то, что пьешь) — таким голосом обычно обещают медленную и мучительную смерть, а продолжение оказывается не менее угрожающим: — I’ll call you later. (Я позову тебя позже)
Мужчинка трезво оценивает обстановку, расплывается в подобострастном «о’кей» и ретируется к выходу. Отдам должное его оскалу. Не меркнет ни на ватт, закален на международных чемпионатах и, видимо, приклеен намертво.
— Ох, Андрей, сколько можно, каждый день одно и то же по сто раз, — делаю реверанс со всей доступной грациозностью. — Вот! Очень круто умею. А то заладили словно попугай «важное», «серьезное»… и без того ясна ответственность момента.
