Я делаю надрез. Осторожно. Пальцы дрожат. Пот стекает по спине. Обжигает кожу. А в ушах гремят церковные колокола. Отпевают. Как бы. Я режу чертов блин. Казалось бы. Но ощущение такое будто я хирург, который держит человека в миллиметре от смерти.
Вообще, на грани тут только я. Причем вполне закономерно.
Правда же, да?
— А… ага, — разом выдаю свое сверхблагородное происхождение, краснею и бледнею, демонстрирую богатую палитру оттенков на искаженном судорогой лице.
Бьюсь об заклад. Александру Македонскому было проще завоевать мир, нежели мне сейчас совладать с куском блина.
Проклятье. Что творится. На протяжении долгих лет еда оставалась тем единственным, с чем у меня никогда не возникало проблем.
Воистину. Беда пришла откуда не ждали.
— Бля, — выдыхаю нервно и вмиг прикусываю язык. — Блин.
Я хотела сказать именно «блин».
Честно.
Да.
Поспешно отправляю в рот отрезанный кусок. Маскирую смущение. Как могу. Жую и сглатываю. Старательно соблюдаю правила приличия.
Выругаться матом. Гениально. Прекрасный способ пробить лед. Или дно? Днище. Тотальное. Радует одно — хуже некуда. Ниже не упасть. Даже пытаться бесполезно. Впрочем, талантливый человек талантлив во всем.
— Well, I know you don’t like me at all (Ну, я знаю, что совсем вам не нравлюсь), — заявляю прямо. — But I like your pancakes (Но мне нравятся ваши блинчики).
Все-таки получилось. Бью собственный рекорд. Умудряюсь закопаться еще глубже, достигаю апогея тупости. Комплимент блинам. Отличная идея, не так ли?
— You’re wrong (Ты неправа), — холодно говорит Валленберг. — I like you a lot (Ты мне очень нравишься).
Закашливаюсь.
Не верю ему. Не верю ни единому слову.
Бредово. Нереально. Слишком хорошо, чтобы оказаться правдой.
Он подает мне стакан воды.
И от этого становится еще более жутко.
— I am here to help (Я здесь, чтобы помочь), — продолжает ровно.
Кому. Зачем. С какой такой радости.
Хочется расслабиться. Перевести дыхание. Хочется, а не получается.
Кто гладко стелет, тот однажды свернет твою шею.
— He is a good servant (Он хороший слуга), — вдруг прибавляет Валленберг, окончательно сбивая меня с толку.
— Who? (Кто?) — спрашиваю на автомате.
— That guy (Тот парень), — бросает неопределенно, сдвигает брови, хмурится так, будто пытается что-то вспомнить. — I guess his name’s Andrew. He asked me to arrive (Полагаю, его зовут Андрей. Он попросил меня приехать).
WTF?
Ой, извините.
What the f*ck?!
Да, именно так.
Что?! Какого хрена?
Хм, опять не слишком красиво. Грубо. Неженственно. Ладно. Я попытаюсь искупить грехи.
Какого х*я?
Бл*дь.
— You look surprised (Выглядишь удивленной), — резонно замечает Валленберг.
— I am surprised (Я удивлена), — подтверждаю и без того очевидный факт.
— So you know nothing? (Так ты ничего не знаешь?) — спрашивает вкрадчиво.
— About what? (О чем?) — искренне недоумеваю.
Он улыбается.
Хищно.
Широко.
Обалдеть.
Какие зубы. Как у акулы. Наверное, ненастоящие. Вставные. Такие крепкие и ровные, прямо идеальные. Хотя оттенок натуральный, чуть желтоватый, совсем не смахивает на выбеленную металлокерамику. Или так задумано?
Я стараюсь отвлечься. Очень. Только не выходит. Я не могу отделаться от мысли о том, что такими зубами легко разодрать глотку. Без шуток. По-настоящему.
Есть люди, от которых моментально ощущаешь опасность.
— Tell me (Скажите мне), — роняю тихо. — What is going on? (Что происходит?)
Этот взгляд как нож.
Я даже чувствую ледяную сталь.
Я чувствую как лезвие скользит по взмокшей коже.
Семейная черта. Передается по наследству. Не иначе.
Разная форма глаз. Да и цвет абсолютно разный. Ничего похожего. Но выражение одно и то же. Не перепутаешь.
— Alex is gone (Алекс исчез), — говорит Вальтер Валленберг.
— What do you mean? (Что вы имеете ввиду?) — надеюсь на неправильный перевод.
— I mean exactly what I’ve said (Именно то, что сказал), — отвечает спокойно. — Nobody knows where he is. Nobody can reach him (Никто не знает, где он. Никто не может с ним связаться).
— But you… you should know (Но вы… вы должны знать), — запинаюсь.
— Not more than the rest (Не больше остальных), — смотрит на меня и как будто сканирует насквозь.
— No (Нет), — нервно мотаю головой. — I don’t believe you (Я вам не верю).
— Andrew gave me no details (Андрей не предоставил мне никаких деталей), — произносит ровно. — I only know Alex was going to visit lord Morton and that could take a couple of days (Я знаю только то, что Алекс собирался посетить лорда Мортона, и это могло занять пару дней).
Забавно.
Мне никогда не было холодно.
По-настоящему — не было.
Как сейчас — не было.
И не будет.
— Что вы… что, — осекаюсь. — Что?!
Стакан с водой выскальзывает из моих рук. Раздается звон разбитого стекла. Осколки разлетаются в разные стороны. Но я не обращаю на это никакого внимания. Не придаю этому никакого значения.
Зажимаю рот ладонью. Тошнота подкатывает к горлу.
— Вы… вы серьезно… так спокойно, — заставляю себя перейти на английский: — And you are not worried? Not at all? (И вы не волнуетесь? Совсем нет?)
— Even if I am (Даже если волнуюсь), — хмыкает. — What will it change? (Что это поменяет)?
— Sorry I don’t understand (Извините, я не понимаю), — бормочу сдавленно. — We should do something. You should do (Мы должны что-нибудь сделать. Вы должны сделать).
— What? (Что)? — спрашивает с усмешкой.
— Something (Что-нибудь), — повторяю с нажимом, истерично выдаю: — Anything (Что угодно)!
Абонент вне зоны доступа. Вне сети. Никакой возможности выйти на связь. Как же я раньше не догадалась. Как?!
Реакция Андрея. Подозрительное молчание. Тревога. Волнение. Все один к одному.
Идиотка.
Я ослепла.
Оглохла.
Я ничего не соображала.
Ничего.
Впрочем, как всегда.
