Привычно.
Не ново.
Я поднимаюсь так резко, что стул отлетает с грохотом.
— He is at the island (Он на острове), — говорю и не узнаю свой собственный голос. — At that island (На том острове).
Бросаюсь к Валленбергу, хватаю его за пиджак.
— You should release him (Вы обязаны освободить его), — шепчу сбивчиво, кричу: — You must (Вы должны)!
Барон улыбается.
И убивает меня.
Режет.
Без оружия.
Хладнокровно.
— Nein (Нет), — чеканит в ответ. — Nie wieder (Никогда).
— Warum? (Почему?) — тоже перехожу на немецкий, однако на всякий случай добавляю и по-английски: — Why? (Почему?)
— Alex doesn’t need my assistance (Алекс не нуждается в моей помощи).
— Do you think… do you (Думаете… вы думаете), — замолкаю, но все же вынуждаю себя озвучить чудовищную мысль: — Is it too late? (Слишком поздно?)
— Morton is not the one who kills that fast (Мортон не из тех, кто убивает настолько быстро).
— Please (Пожалуйста), — судорожно сглатываю.
— Enough (Достаточно), — отрезает ледяным тоном.
Валленберг отстраняет меня.
Мягко, но твердо.
А я совсем не чувствую почву под ногами. Остаюсь без опоры. И срываюсь вниз. Падаю в бездну. Без надежды выбраться.
— Save him (Спасите его), — говорю я. — I beg you… please (Умоляю… пожалуйста).
— Don’t waste your tears (Не трать слезы попусту), — заявляет холодно. — My answer will stay the same (Мой ответ останется неизменным).
— But why? Do you hate him? (Но почему? Вы ненавидите его?) — из последних сил сдерживаю рвущиеся наружу рыдания. — He is your grandson. There is your blood in him. You can’t be so cruel (Он ваш внук. В нем течет ваша кровь. Вы не можете быть таким жестоким).
— Girl (Девочка), — усмехается. — What do you know about cruelty? (Что ты знаешь о жестокости?)
— Save him (Спасите его), — повторяю как заведенная. — Save him. I beg you (Спасите. Я умоляю).
— Right. There is my blood in him (Точно. В нем есть моя кровь), — спокойно продолжает Валленберг. — So he will succeed in anything (Поэтому он справится с чем угодно).
— But you… (Но вы…)
— If he has no guts to win than he sure as hell doesn’t deserve to stay alive (Если у него кишка тонка победить, дьявол, он не заслуживает жить), — говорит мрачно.
— What are you doing? (Что вы творите?)
— I believe in him (Я верю в него).
Боже мой, нет.
Господи.
Нет, нет, нет.
Все не может закончиться так.
Не может.
Старик сошел с ума. Просто обезумел. Хотя… он родному сыну приказал перерезать сухожилия. У него свои понятия о правильном воспитании. Свои больные методы.
Искаженное восприятие. Извращенный кодекс справедливости.
— Пожалуйста, прошу вас.
Повторяю по-английски.
По-немецки.
Черт.
Я трачу время.
Пока пытаюсь пробить стену. Пока пытаюсь достучаться. Пока пытаюсь разжалобить камень.
Но что еще остается?
Я ничего не знаю.
Не умею.
Только встать на колени.
— Брось это! — вдруг рявкает Валленберг.
Подхватывает меня под локти, резко тянет вверх, не позволяет униженно распластаться на полу.
Наверное, я ослышалась.
Не поняла.
Просто звучит похоже.
Неизвестные немецкие слова.
— Есть только один мужчина, перед которым ты можешь опуститься на колени, — говорит он. — И этот мужчина не я.
Открываю и закрываю рот.
Ничего не могу из себя выдавить.
Даже перестаю всхлипывать.
— Вы… вы знаете русский язык?
— Никому не говори.
Валленберг подмигивает мне.
По-мальчишески.
— Я не… но… — напрасно пробую составить разумную фразу.
— Я выучил язык своей женщины, — произносит, прожигая меня взглядом насквозь, строго прибавляет: — А ты должна выучить немецкий.
— Зачем? — спрашиваю машинально.
— Алексу будет приятно.
— Вы хотите, чтобы ему было приятно, — истерично посмеиваюсь. — А вытащить его с гребаного острова не хотите. Извините. Вы понимаете значение слова «гребаный»?
— Эта игра не для слабых.
— К черту игры, — выдыхаю устало. — Помогите ему.
— Нельзя вставать у него на дороге.
— Даже если…
— И спасать его не надо.
— Откуда вы…
— Он выиграет.
— Но вы не…
— Он жив.
Затихаю.
Замолкаю.
Не спорю.
Не возражаю.
Пусть будет так.
— Otherwise Morton would capture the whole territory (Иначе бы Мортон захватил всю территорию), — снова переходит на английский, воздвигает между нами официальный барьер.
— What territory? (Какую территорию?)
— The office. The castle (Офис. Замок), — держит паузу и выразительно прибавляет: — You (Тебя).
— Never (Никогда)!
— If it happens I hope you’ll fight better than now (Если это произойдет, я надеюсь, ты будешь сражаться лучше чем сейчас).
— Этого не произойдет, — говорю запальчиво.
— Я всегда хотел, чтобы Алекс нашел правильную женщину, — Валленберг улыбается с обманчивой мягкостью.
— И как?
— Сама мне ответь.
— Что? — тщетно пробую избавиться от колючего кома в горле. — Что я должна сказать?
— Как он справился?
— Я не… я не знаю.
— Девочка, — произносит тихо. — Что же ты наделала?
Вздрагиваю всем телом.
Эти жуткие слова.
Выжжены.
Под кожей.
Железом.
Каленым.
Я отворачиваюсь.
Я хочу убежать.
От самой себя.
— Ничего, — роняю глухо.
Валленберг обхватывает мои запястья. Осторожно, достаточно нежно. Чуть разворачивает, показывает мне мои же ладони. Алые полосы от ремня контрастно выделяются на бледной коже. Печать позорного наказания.
