Мое тело — мой главный враг. Мое тело — мой приговор.
Я давно за гранью. За чертовой чертой.
Зверь склоняется надо мной, взирает в наполненные слезами глаза. Обжигает тяжелым дыханием. Не прикасается, просто припечатывает к стене обжигающим взглядом.
Вздрагиваю, стараюсь отгородиться. Однако бежать некуда.
— Не хочу тебя знать, не хочу, — бормочу почти беззвучно. — Не хочу помнить. Вообще, никогда. Слышишь?
Он молчит.
Тишина. Тьма кромешная.
А меня трясет настолько сильно, что кажется даже палата ходуном ходит. Вязкая дрожь струится по бедрам, стекает к лодыжкам. Позвоночник болезненно выгнут.
Я всхлипываю. Отчаянно пытаюсь побороть рыдания, удержаться на поверхности, преодолеть рвущуюся на волю истерику. Я сражаюсь до последнего.
Жутко осознавать истину. Жестоко, невыносимо.
— Я не хочу тебя видеть, — выдаю глухо.
Зато хочу между ног.
И это убивает.
Медленно.
По мгновениям.
Я так хочу тебя.
Дико. Остро.
Грубо. Глубоко.
До криков. До судорог.
Я падшая женщина.
Изломанная. Испорченная.
Безумная жертва.
— Если бы у тебя была дочь, и кто-то сделал с ней то, что сделал со мною ты, — голос срывается, продолжаю одними губами: — Как бы ты с ним поступил?
Разряд электрического тока.
Снова и снова. Прямо по венам. В кровь.
Он берет мои ладони, накрывает своими, кладет к себе на горло, вынуждает сдавить, ощутить враз напрягшиеся мышцы и набухшие вены, отрывисто выдает:
— Забирай.
— Что?
— Жизнь.
Я хочу его смерти. Сильно. Правда. Но еще сильнее я хочу, чтобы он жил. Хочу ощущать его дыхание рядом.
— Отпусти, — требую тихо.
И он отпускает.
Без слов. Без споров. Просто разжимает пальцы, позволяет ускользнуть, выскользнуть на волю. Вдохнуть наконец. Полной грудью.
Забавно.
Когда у него перекрыт кислород.
Я совсем не дышу.
Он замирает. Не совершает ни единого движения. Однако наблюдает за каждым моим шагом. Нависает будто коршун, накрывает тенью, темнотой. Держит под прицелом, не выпускает из поля зрения ни на миг.
А я шагаю несмело, и ощущение такое, точно едва касаюсь земли. Парю в уютной невесомости. Все вокруг кажется до ужаса сюрреалистичным.
Может, вся моя жизнь бесконечный кошмарный сон?
Я наклоняюсь, поднимаю кольцо.
Так предначертано.
Так тому и быть.
Так суждено.
Мактуб.
Дар.
Проклятье.
Гаснет мой свет.
Я ступаю в порочный круг. По доброй воле. Я черчу единственное слово на стылом пепле, что остался от поруганных надежд, и это слово — «вечность».
***
— У тебя крепкие кости, — заявляет Вальтер Валленберг.
Тем интереснее будет их ломать.
Я думаю об этом, но не озвучиваю вслух. Постепенно учусь молчать, ибо реальность не оставляет другого выбора. Приходится принимать правила игры.
— Это комплимент, — отвечаю я.
— Это факт, — хмыкает он.
Ребра до сих пор мучительно ноют, однако совсем необязательно сообщать обо всех подробностях барону. Пусть сохраняется интрига.
— А мой внук тебя на славу покрыл, — широко усмехается Валленберг. — Наверное, весь член себе ободрал. Я знаю, как бывает.
— Хватит, — зажимаю рот ладонью. — Меня сейчас вырвет.
Не шучу. Не преувеличиваю. Тошнота действительно подкатывает к горлу. Ощущения самые настоящие. Желудок скручивает спазм.
— Я говорил, надо действовать по уму, — продолжает ровным тоном. — Но вы, женщины, думаете совсем другим местом.
— А вы? — парирую гневно.
— А мы дурь из вас выколачиваем, — бросает холодно.
Краснею. Натягиваю одеяло выше, как будто это поможет защититься от пристального взора. Поджимаю колени к груди.
Неужели Элизабет и правда полюбила такого ублюдка?
Хотя — почему нет? Чем я лучше?
Опять риторические вопросы.
Готова поспорить, барон долго пытал свою жертву, сперва довел до безумия, а потом отвел под венец. Теперь внук действует в лучших традициях семьи. И пусть Элизабет не особо похожа на чокнутую, она написала то самое «Он любит тебя». Полнейший бред, жесткое издевательство. Вот и явный признак буйного помешательства.
— Молодец, — небрежно бросает Валленберг. — Ты своего добилась. На колени он пока не упал, зато обручальное кольцо вручил. Дожимай. Сейчас можно выбить из него все, что пожелаешь.
— Не все, — горько усмехаюсь.
— А чего ты хочешь?
Свободы. Хотя бы глоток.
Мой поводок ослаблен. Однако даже растерзанный в клочья разум четко осознает: это ненадолго. Все станет как прежде. И хуже. Безнадежно. Необратимо. Неминуемо.
Я обречена истечь кровью в остро заточенных когтях.
Фон Вейганд не подтвердил мою догадку, но и не опроверг. Трудно сказать, что страшнее: добраться до правды или теряться в сомнениях. Зверь контролировал себя до последнего. Зверь сорвался. Какая разница? Итог не меняется. Приговор насмерть.
Я выбираю между двумя сторонами ада. Нет. Я не выбираю вовсе.
Знаю, пожалею. Уже жалею.
Только промолчать не удается.
— Я хочу уйти, — признаюсь честно. — Хочу расстаться с ним навсегда.
— Ну, ты молода еще, — вкрадчиво замечает барон. — Куда тебе помирать?
Очередное подтверждение очевидного. Конечно, я могу уйти. Вперед ногами. На носилках. В морг.
— Я не выдержу, — роняю тихо.
Вроде и согласилась, приняла предложение, подняла кольцо и надела обратно по доброй воле, постаралась смириться, с честью принять неизбежное. Но нутро протестует, встает на дыбы, бунтует.
Меня тянет во мрак. Во тьму. К убийце. К чудовищу. К моему палачу.
Меня тянет на свет. Прочь отсюда. Бежать, не чувствуя ног. Рваться на волю. Выгрызать свободу любой ценой. Погибать, подыхать, загибаться в дичайших муках. Только не падать ниц, не сдаваться. Спастись.
Я разрываюсь.
Разбиваюсь.
— Выдержишь, — чеканит барон. — У тебя же мертвая хватка. Вон сколько заглотила. Даже рот треснул.
