Впрочем, главное не это. Не моя извечная склонность к долгим прелюдиям. Не медицинская карта, щедро напичканная замысловатой симптоматикой. Даже не безграничная вера в чудо. Нереальное, невозможное, нелогичное.
Пожалуй, самое главное…
— Несгибаемая воля, ведь поражения, равно как и победы никогда не длятся вечно. Ничто не критично, покуда внутри горит азарт и жажда продолжать, — сказал тогда военрук и выставил мне отличную оценку.
Мелочь, а приятно.
— Do you really expect Lord Morton to believe in your nonsense? (Действительно ожидаете, что лорд Мортон поверит вашей чепухе?)
Мне кажется или она меня преследует? Пора подавать в суд за сексуальные домогательства.
Глаза Сильвии сверкают превосходством, нетрудно прочесть желанный результат на моем удивленном лице. Винтики срабатывают с некоторым опозданием, слишком поздно успеваю сориентироваться и понять:
— You’re scared, right? (Вы испуганы, правда?) — действую напрямик.
Она не собиралась соблазнять Мортона, не добивалась его внимания. Банальный страх и попытка прикрыть тыл.
— You think I’ll tell him everything, (Думаете, я ему все расскажу,) — уверенность нарастает.
Неожиданный страйк в мою копилку.
Сама того не ведая, заставила бедняжку изрядно понервничать. Сначала невинно предложила поделиться ее коварным планом с пугающим лордом и посмотреть, как ему это понравится. Потом завела светскую беседу, подкрепляя обещания на деле.
Что оставалось Сильвии? Защищаться любыми средствами. Напустить туману, выставить себя недалекой кокеткой, падкой на влиятельных мужчин, таять и млеть, только бы не дать мне раскрыть рот.
— Oh, I’ll surely tell, (О, непременно расскажу,) — сладко улыбаюсь, обламываю ей кайф.
Пусть нервничает, терзается сомнениями, поджаривается на медленном огне. Она же не подозревает, что я скорее запрусь в клетке с голодными львами, чем вновь окажусь наедине с Мортоном.
Однако Сильвия не намерена прощать подобные выпады.
— So many men try to win your attention. (Столь многие мужчины пытаются завоевать ваше внимание.) It makes you brave, (Это придает храбрости,) — неспешно подготавливает почву, скользит по мне насмешливым взглядом.
В мгновение ока возвращается к стервозному амплуа, явно чувствует себя комфортнее и свободнее, нежели в роли озабоченной нимфоманки.
Передо мной серьезная соперница, хладнокровная и расчетливая, привыкшая эксплуатировать разные маски, подстраиваться и достигать выгоду с минимальными потерями.
— But they all are attracted only by the title, (Но их всех привлекает лишь титул,) — она картинно вздыхает и заключает: — Wallenberg’s woman — sounds tempting. (Женщина Валленберга — звучит соблазнительно.)
Остается завершающий мазок, финальный штрих.
— You’re nothing without him, (Вы ничто без него,) — ее губы складываются в ироничной улыбке.
Пригубить шампанского, чтобы выиграть время.
Вдох-выдох. Перезапуск системы дается нелегко, однако справляюсь.
Отдаю бокал услужливому слуге, оказавшемуся неподалеку, стараюсь выглядеть максимально милой и приятной, думать меньше, освободить сознание от напряженного мыслительного процесса и ничего не анализировать. Непринужденно заявляю:
— I guess you have to take a break to invent something more interesting and… truly insulting. (Полагаю, вам придется отдохнуть, чтобы придумать нечто более интересное и… по-настоящему оскорбительное.)
Да, могла завернуть и покруче, но как есть.
Взгляд Сильвии впивается в мое плечо, смотрю сама и понимаю, неосторожным движением я обнажила укус. Вьющиеся пряди больше не скрывают алое клеймо на бледной коже.
— I see you like his perverted style, (Вижу, вам нравится его извращенный стиль,) — нарочито презрительным тоном произносит она.
Чувствую себя голой, и это малоприятно. Щекам становится горячо, груди — тесно.
Тайна, связывающая двоих, открыта постороннему взору. Но я все еще способна парировать удар:
— I see you miss his perverted style. (Вижу, вы скучаете по его извращенному стилю.)
Лицо Сильвии каменеет, будто покрывается непроницаемым панцирем. Проходит всего пара мгновений и женщина начинает смеяться, хохотать жутко, надрывно, так, будто задета за живое. Лишь пристальное внимание окружающих заставляет ее успокоиться и прекратить. На первом этаже намного меньше народу, с главным залом не сравнить. Тем не менее, зрителей хватает.
— Do you know what could strengthen your position? (Знаете, что могло бы укрепить ваше положение?) — она приближается вплотную, практически шепчет.
Едва удерживаюсь, дабы не отшатнуться.
— Give a birth to his child, (Родите ему ребенка,) — советует Сильвия и ее голос дрожит от сдерживаемого смеха. — I’ve failed to succeed in it. (Я не сумела в этом преуспеть.)
Не выдерживаю, отступаю в сторону.
— Ask him, maybe he’ll make an exciting confession, (Спросите его, возможно, он сделает волнующее признание,) — истерические ноты рвутся наружу, звучат зловещим, дурным предзнаменованием.
Мечтаю оказаться подальше от Сильвии, всех этих интриг, лжи и фальши. Хоть на другом конце света, где угодно, лишь бы не здесь. Бежать из гостеприимного дома. Бежать куда глаза глядят.
— Who should confess? (Кто должен признаться?) — раздается неожиданный вопрос.
Не успеваю обернуться, привычным жестом фон Вейганд обнимает меня за талию, притягивает крепче и не разрешает двигаться, вынуждает стоять смирно.
— I was mistaken, (Я ошибалась,) — холодно произносит его супруга. — You don’t trust her at all. (Ты совсем ей не доверяешь.) Your baroness has no information about our relationship. (У твоей баронессы нет никакой информации о наших отношениях.)
Вздрагиваю, когда губы фон Вейганда нежно касаются плеча. Влажный язык неторопливо исследует укус, заставляет трепетать, делает кожу гусиной.
Не просто демонстрация, даже не очередная метка. Интимная ласка, привилегия любовника, не ведающего ни стыда, ни совести. Излюбленное наслаждение — унижать и возвышать, наказывать и награждать, причинять боль и пробуждать возбуждение.
А я не могу противиться. Не хочу и не буду.
— There is no relationship, (Нет никаких отношений,) — говорит он, отстраняясь.
Сильвия держит эмоции под контролем, больше не срывается, не выдает себя ничем. Уверена, ей хочется поведать великое множество занимательных фактов, но инстинкт самосохранения призывает воздержаться от чрезмерной откровенности. Она ограничивается скупым:
— Fine. (Отлично.)
И удаляется.
Что между ними? Что их держит? Каждый новый виток подкидывает внеочередные ребусы, ставит в тупик и все труднее сохранять равновесие в лихорадочно мелькающем калейдоскопе сцен.
