Шучу.
Мысли были заняты гораздо более серьезными вещами. Время шло, живот рос не по дням, а по часам. Рос вместе с клубком лжи, в который превратилась моя жизнь. Миновал срок безопасного аборта, неотвратимо близился момент истины, а я понятие не имела, как именно порадую счастливыми известиями.
— Привет, я беременна.
Дебильно.
— Все произошло неожиданно. Понимаешь, я чисто случайно заметила, что месячных нет уже четыре… месяца.
Дебильно, зато честно.
— Твой дед сказал, будто ты против детей. Твоя жена пускала странные намеки. Слушай, ты же не собираешь убить нашего ребенка из-за абстрактных принципов? Кстати, каких? А то не представляю…
Полный отстой, даже для меня.
В общем, многократно репетировала нужные фразы, но дальше вычитки текста дело не заходило.
Фон Вейганд пропадал днями и ночами. То запирался в кабинете, куда вход жалким смертным строго воспрещен, то уезжал в далекие дали. Редкие эпизоды, в которых нам удавалось пересечься на съемочной площадке, не вдохновляли.
Романтичный шеф-монтажник был мрачен и молчалив. Больше обычного.
Поправка — гораздо больше обычного.
Ни единого слова не срывалось с плотно сжатых уст, а в черных глазах притаились опасные тени. Вроде прежний, но какой-то чужой, неизвестный, словно новая маска моего мужчины.
Охранники косили под мебель, Андрей перестал сладко улыбаться, старался лишний раз не раскрывать рот. Мне тоже приходилось мимикрировать, сдерживаться и не лезть на рожон.
Тайные вылазки по музеям развлекали, помогали справиться с волнением, клином вышибали клин. Однако ненадолго.
Обманчивая иллюзия свободы стремительно растворялась под напором суровой реальности. Ужас отнимал волю капля за каплей, заставлял ощущать себя бесправным животным, загнанным в капкан, стал неотъемлемой частью, въелся в плоть и кровь так, что не вытравишь.
Фон Вейганд не приходил в мою спальню — однозначный плюс.
Явно оформившийся живот несомненно натолкнул бы на подозрения. Сейчас одежда скрывает очевидное. Но как долго сумею протянуть?
Наши отношения замерли на стадии отчуждения — запишем в минус.
Несказанные фразы пожирают робко наметившееся тепло. Эхо незавершенных признаний лишает покоя. Отрывки несыгранных мелодий растворяются в лондонской сырости.
Становится только хуже, страшнее и… холоднее. Приближается зима, настоящая стужа, пробирающая до мелкой дрожи в каждом позвонке. Пронизывающий до костей ледяной ветер приходит, дабы отнять все, что у нас было.
Если было.
***
Уснула? Оглохла? Умерла? Обширное разнообразие опций.
Выстукивая чечетку под дверью леди Блэквелл, я готовилась потерять надежду во второй раз.
В первый раз потеря надежды обозначилась при встрече с консьержем.
«Вряд ли тебя ждут», — кисло протянул внутренний голос, мозг же пытался сгенерировать универсальную ложь.
Понятное дело, саму меня никто не ждал, а вот баронессу Бадовскую заранее включили в особый список. Виртуозное вранье не потребовалось.
Отставить чечетку. Грядут великие дела.
Щелчок замка, и скромную переводчицу пускают в чертоги аристократической обители.
— I didn’t expect you though I hope you will come, (Не ожидала вас, хотя надеялась, вы придете,) — медленно произносит леди Блэквелл.
Спутанные волосы небрежно собраны на бок так, что резко постаревшее лицо полностью открыто пристальному вниманию. Кожа выглядит пергаментной, тонкой и безжизненной, словно готова разойтись по швам от неосторожного прикосновения, а на лбу нервно бьется голубая жилка, запускает обратный отсчет. Бесцветные губы едва ворочаются:
— I am sorry for my looks, (Прошу прощения за мой вид,) — женщина плотнее запахивает легкий шелковый халат, подчеркивающий нездоровую худобу. — Come in. (Проходите.)
День удивительно солнечный, сквозь огромные окна в гостиную проникает лучистый свет, с благоговейным трепетом касается строгих очертаний классической деревянной мебели, отражается в зеркалах, задорными искрами рассыпается по чопорным бра и роскошной люстре.
Замечаю богатый ассортимент бутылок на столе, стаканы и бокалы разной формы, ведерко со льдом, хаотично разбросанные упаковки таблеток. Разумеется, не выдаю истинных впечатлений ни словом, ни жестом. Остаюсь невозмутимой.
Мы располагаемся на удобном диване, невыносимо долго и скучно обсуждаем местный климат, покупку недвижимости, новые коллекции знаменитых дизайнеров.
— They’re watching me, (Они следят за мной,) — срывается леди Блэквелл.
Но я не сразу понимаю, что это срыв.
— Who? (Кто?) — выдаю машинально.
— Ghosts of the past, (Призраки прошлого,) — с утробным всхлипом заявляет женщина и тянется за черным ромом.
— Oh, — моя единственная реакция не заслуживает перевода.
Несмотря на мягкий солнечный свет, заполнивший пространство, квартира не кажется уютной, абсолютно не располагает.
Не потому, что я заперта в компании сбрендившей алкоголички и, возможно, наркоманки.
Не потому, что боязно признаться фон Вейганду в скором пополнении семейства.
Не потому, что на душе скребут кошки от неясных подозрений.
Жутко до одури именно здесь, точно врываюсь в склеп глубокой ночью. Отовсюду веет холодом. Леденеют кончики пальцев, а тело содрогается под напором пупырчатых мурашек.
— I know what you think about me, (Знаю, что вы думаете обо мне,) — леди Блэквелл делает несколько глотков и продолжает мысль: — You think I am crazy and you are right. (Думаете, я сумасшедшая и, вы правы.)
— I don’t think so, (Я так не думаю,) — лгу достаточно убедительным тоном.
Ненормальным лучше не сообщать об их ненормальности. По себе сужу.
— I’ve lost the sense of reality, (Я потеряла чувство реальности,) — она вновь прикладывается к бутылке.
— It happens. (Бывает.)
Особенно после таких доз, помноженных на лекарственные препараты. Кто подобрал ей антидепрессанты? Выпишите другие, эти явно не помогают.
— We all face difficult periods, (Мы все проходим через тяжелые периоды,) — готовлюсь толкнуть нудную речь: — It’s important to… (Важно…)
— I’ve done many cruel things and I regret, (Я совершила много жестоких вещей, и я сожалею,) — прерывает леди Блэквелл: — But if I had a choice, to go back and change anything I would leave it as it is. (Но будь у меня выбор, вернуться назад и поменять что-либо, я бы оставила все, как есть.)
Надеюсь, не покусает.
Вид бешенный — глаза горят, щеки раскраснелись. Ром вдохнул в нее колоссальную энергию, причем совсем некстати.
