Здесь становится действительно не по себе. Настолько не по себе, что даже охота шутить пропадает.
Буквально пару секунд назад в эту самую дверь настойчиво стучали, а сейчас на пороге никого нет. Вообще, ни единой живой души. Как это возможно?!
Гребаный фильм ужасов, не иначе.
Изучив лестничную клетку, мой взгляд скользит ниже и замирает на НЛО, неопознанном лежащем (на полу) объекте. Завернут в рядовую упаковочную бумагу, вроде той, в которой нашим немцам присылали важные документы из-за бугра. Достаточно большой, плоский, прямоугольной формы.
Ладно, отбросим мистические причины и подумаем логически. Некто, допустим, коварный сосед, желает подбросить секретную информацию. Вполне логичное пояснение.
— Если бы призраки жаждали вашей гибели, они бы давно ее добились, — поворачиваюсь к леди Блэквелл, пробую взбодрить: — Зачем им стучать и оставлять посылки? Не тот уровень, поверьте. Просочились бы сквозь стену, свернули бы вам шею… хм, I’ll translate. (Я переведу.)
Впрочем, даму не слишком интересуют мои успокаивающие речи. Она крепче прижимает початую бутылку к груди, баюкает словно младенца.
— Open it, (Откройте,) — повторяет как заведенная, пятится обратно в гостиную.
— Why me? (Почему я?) — изумлению нет предела, вновь смотрю на циферблат и жестокие стрелки, не желающие замедлять ход.
Любопытство сгубило кошку, а меня истязало регулярно, посему шаловливые пальчики сомневались недолго, подхватили подозрительный объект, на поверку оказавшийся не тяжелее пачки бумаг.
— Well, let’s try, (Ну, давайте попробуем,) — милостиво соглашаюсь. — It can’t be something dangerous, yes or no? (Это не может быть что-то опасное, да или нет?)
Для бомбы слишком габаритное, взрывные штуковины обычно кладут в миниатюрные коробки.
Ну, в боевиках. Эй, ребята, вы же не собираетесь отступать от правил?
Быстро разделываюсь с упаковкой, осторожно избавляюсь от картонной защиты и совершенно успокаиваюсь, оценив прозаичное содержимое посылки.
— It’s only a portrait, (Всего лишь портрет,) — протягиваю разочарованно.
Обычная картина, ничего особенного, типа семья — женщина, мужчина и девочка.
Звон разбитого стекла заставляет меня вновь обернуться в сторону леди Блэквелл.
— Really? (Правда?) — она падает на колени, прямо на осколки разбитой бутылки, не боится ран, наоборот, смело шарит по полу, возможно, не чувствует боли. — A portrait? (Портрет?)
Подбородок судорожно дергается, губы приобретают землистый оттенок.
— I’ve sold it when she died, (Я продала его, когда она умерла,) — дрожащим голосом заявляет леди Блэквелл, захлебываясь в беззвучных рыданиях. — It came back to me when she really died. (Он вернулся ко мне, когда она действительно умерла.)
Теряю ориентацию в пространстве. У дамы явно начинается горячечный бред, не хватало еще сердечного приступа и трупа на моих руках. Прямо сплошные позитивные эмоции. Умеешь ты, Подольская, разнообразить досуг.
— I burnt it down but you see it is like a new one. (Я сожгла его, но видите, он как новый.)
Перевожу взгляд на картину, исследую с повышенным вниманием. Наконец, замечаю сходство.
— I keep on destroying it but it always comes back. (Я продолжаю уничтожать его, но он всегда возвращается.)
Женщина на портрете и есть леди Блэквелл. Роковая красавица, безжалостная и холодная стерва, выглядит гораздо моложе и увереннее, нежели теперь. А вот мужчина не такой привлекательный, старше ее лет на двадцать, вероятнее всего лорд, которого она столь удачно окрутила. Интересно, его звали Джефф? И девочка, еще подросток… падчерица, погибшая в автокатастрофе?
— In a week, in a months, in several years. (Через неделю, через месяц, через несколько лет.)
Эта девочка тоже напоминает кого-то. Только кого? Аккуратно уложенные темные волосы, карие глаза, удивительно правильные черты лица. Настоящий ангелочек, хорошенькая, а в упрямой складке пухлых губ читается твердый характер.
— Always back! (Всегда возвращается!) — сопровождается истошным воплем, вынуждает вынырнуть из размышлений.
Недобрые предчувствия пробуждает эта картина, будто живая иллюстрация жуткой тайны.
— There could be several portraits, (Могло быть несколько портретов,) — пожимаю плечами.
— It is unique! (Он уникален!) — восклицает леди Блэквелл. — It is the same, the only one existing in the world. (Тот же самый, единственный, существующий в мире.)
Похоже, ее вопли не особо беспокоят местных обитателей. Хоть бы скорую вызвали, угомонить буйную даму.
— The same frame! (Та же рама!) — тычет окровавленным пальцем в раму, для наглядности.
Господи…
— It was created twenty five years ago and it doesn’t change, doesn’t grow older, (Он создан двадцать пять лет назад, и не меняется, не стареет,) — рыдает, сжимает мелкие осколки в исцарапанных ладонях.
Когда же я перестану вляпываться в дерьмо?
— It is damned, (Он проклят,) — зачарованно смотрит на бордовые ручейки, обрамляющие запястья, струящиеся ниже, кружевом оплетающие локти.
Ставлю картину рисунком к стене.
— Now it looks much better, (Теперь смотрится намного лучше,) — вздыхаю с долей облегчения.
— Please, take it away with you, (Прошу, заберите его,) — умоляет леди Блэквелл.
Заверните мне проклятый портрет и пару кило героина. Спасибо, сдачи не надо.
— I am sorry but it is not possible, (Простите, это невозможно,) — очень стараюсь не крикнуть «Да ты охренела!»
— Please, don’t leave, (Прошу, не уходите,) — шепчет она, медленно ползет ко мне, не вставая с колен. — Don’t leave me alone. (Не оставляйте меня одну.)
— I have to go, (Нужно идти,) — резко отступаю назад. — I am already late. (Я уже опаздываю.)
Только не лапай меня этими кровавыми руками, только не…
Будто прочитав мои мысли, женщина замирает на месте. Смотрит жалобно и бормочет:
— I beg you. (Умоляю вас.)
Приходится задержаться, выслушать очередную порцию сбивчивых излияний.
О том, как она не верила ни в бога, ни в черта, но история с портретом опровергает все убеждения. О том, как периодически увольняли слуг, попавших в список подозреваемых. О том, как жуткий шедевр жгли в разных каминах и поливали кислотой, освещали в церкви и щедро окуривали шаманскими травами. О том, как вопреки всем законам разума, картина возвращалась к владелице.
Неужели я тоже так отвратно выгляжу, когда бьюсь в истерике? И фон Вейганд это терпит? Извращенец, чего уж.
Вызываю консьержа, вверяю леди Блэквелл на чужое попечение, обязуюсь прийти завтра в том же часу, оказать посильную поддержку и не пустить клинический случай на самотек.
