— И это целиком и полностью твоя заслуга. Макс, — повернулся к нему Пашнин.
Максим только поморщился. Когда он лез в тот интернат, ему просто надо было вытащить мальчонку. И никакое это было не геройство. А просто…
Ну не лезут люди под пули или в огонь за идею или за политику. Это за своих родных и близких человек из шкуры вывернется. А Бог все сверху видит. И помогает. Потому что больше некому. Впрочем, что это его понесло.
— Так ты точно не передумаешь? Дам тебе одно из ключевых направлений. Будете с Титовым в паре работать.
— Да нет. Спасибо, Михаил Аркадьевич, мне лучше посмертно. Ну и потом. По программе защиты свидетелей. Куда-нибудь в глушь. В деревню.
Пашнин смотрел на него недолго, потом сказал, как отрубил:
— Хорошо.
И повернулся к деятелю от политики, уже начавшему проявлять нетерпение. Надо было дальше решать судьбы мира. А Максу уж тем более было не до того. Он заметил приближающийся автомобиль Титова. А в нем темную макушку Даны и светленькую детскую макушку. И все остальное сразу потеряло значение.
глава 47
Ей казалось, что они едут уже очень долго. И то, что Титов увозит их за город, тоже пугало. Немного. Дана на всякий случай спросила у него еще раз, про Максима, он скосился на нее в зеркало заднего вида и бросил:
— Скоро приедем. Вы встретитесь с ним на месте.
А потом просто молчала, прижимая к себе ребенка. И чем дальше они отъезжали от города, тем ей становилось тревожнее. Мальчик, чувствуя состояние матери, вообще примолк и прижался к ней, как маленький зверек. Худенький, бледненький.
«Ничего», — повторяла она про себя. — «Откормлю, накупаю, наглажу, начищу. Все будет хорошо…»
И озиралась по сторонам, пытаясь понять, куда ее везут. А они давно уже гнали по какой-то незнакомой дороге, и по обе стороны — заброшенные поля, лесопосадки. Старые заброшенные постройки, кое-где остатки сетки Рабица. Большой город вдалеке.
Еще раньше Титов включил радио, оно тихонько жужжало, вещало новости, пело песни на какой-то там волне. Но песни все бестолковые. Попса.
Дана никогда особо не любила попсу. На ее памяти уже и война прошла, и мир разделился на две уродливые половины — на чистых и «зараженных». А песни все те же.
Под тихое жужжание радио пришли разные мысли.
Думала ли она, что так будет? Когда сидела в приемной управления по делам перемещенных и ждала вызова, чтобы получить разрешение посетить интернат, Дана рассчитывала дожить, увидеть Сашеньку. А потом вернуться в зону и умереть. Если только чип не убьет ее раньше. Да она на чип тот согласилась, только потому что считала себя смертницей.
Сколько всего за это короткое время произошло.
Наверное, она очень счастливая женщина.
Радио умолкло. Филипп включил другие, раритетные записи. И Дана затихла, слушая хрипловатый голос певца:
Белый снег, серый лед, на растрескавшейся земле.
Одеялом лоскутным на ней - город в дорожной петле.
А над городом плывут облака, закрывая небесный свет.
А над городом — желтый дым, городу две тысячи лет,
Прожитых под светом Звезды по имени Солнце…
И две тысячи лет — война, война без особых причин.
Война — дело молодых, лекарство против морщин.
Красная, красная кровь — через час уже просто земля,
Через два на ней цветы и трава, через три она снова жива
И согрета лучами Звезды по имени Солнце…
И мы знаем, что так было всегда, что Судьбою больше любим,
Кто живет по законам другим и кому умирать молодым.
Он не помнит слово "да" и слово "нет", он не помнит ни чинов, ни имен.
И способен дотянуться до звезд, не считая, что это сон,
И упасть, опаленным Звездой по имени Солнце…
(Виктор Цой "Звезда по имени Солнце")
Дана крепче прижала к себе Сашку, молясь про себя: «Господи, только бы с Максимом было все в порядке…» И закрыла глаза, чтобы не думать о том, что, песня пророческая.
А когда открыла, Титов уже свернул куда-то в сторону пустыря.
«Все», — почему-то подумалось ей. — «Все…»
Машины. Внезапно. На пустыре.
Стояли в круг. И в одной из них она узнала Максима. Дверь внедорожника была открыта, он сидел, поставив ноги на землю.
Узнала и задохнулась. Руки перевязаны, сам еще больше почерневший, лицо обожженное, на голове повязка. Сын увидел его и вдруг подался вперед, прилип к стеклу и тихо восторженно прошептал:
— Папа. Там мой папа.
А у нее сердце зашлось. Не посмела возразить. Не сейчас. После когда-нибудь она ему объяснит. Объяснит сыну, что…
— Приехали, — устало проговорил Филипп, останавливая машину. — Все, можно выходить.
И обернулся.
— Ну?
И действительно. Она видела, что Максим встал, выпрямился и ждет.
Саша вырвался вперед, подбежал к Максу. Как она шла по пустырю эти пару десятков метров, Дана не помнила, ног под собой не чувствовала. А вокруг были люди, говорили, жестикулировали, Филипп сразу пошел к ним. Она узнала Пашнина, и Толика, механически поздоровалась. Там был еще кто-то третий, явно высокого полета птица, приходилось ей видеть таких… деятелей. С ним она поздоровалась тоже.
Хотела пройти мимо, но тот ее остановил.
— Вы Дана Маркелова?
— Да, — сжалась она, ища взглядом Максима.
— У меня к вам предложение.
Мужчина поправил галстук и заговорил по деловому. Харизматичный, четкие фразы, рубленные жесты. Сразу видна привычка работать с электоратом.
— Нам нужен хороший спикер. Ответственный, который не запьет и не сорвет всю программу. И вы нам подходите. Внешность у вас вполне удовлетворительная. У вас есть собственный опыт пребывания в зоне особого режима. Ведь вы же сама из… — он прокашлялся в кулак. — Кхммм. Из зараженных. К тому же, вы мать! Ребенок в данном вопросе — это сильнейший аргумент. За вам пойдут, вам поверят.
Дана молчала, пораженная тем, что ее ребенок — аргумент. А тот очевидно воспринял ее молчание иначе. Решил подогреть обещаниями.
— Мы, со своей стороны, обеспечим вам достойную оплату и временное жилье. А дальше, как пойдет. Господин Востров отказался, но вы могли бы стать лидером движения.
И тут она включилась.
— Нет, вы знаете, я тоже откажусь.
Трепать все это личное, пережитое? Она забыть хотела все как страшный сон. Тень неудовольствия пробежала по лицу политического деятеля, заметно было, что он жалел о потерянном времени.
— В таком случае, всего доброго.
И потерял к ней всякий интерес.
