Он еще никогда так не кричал от радости. Воздух словно
взорвался, но он бы не смог удержаться. Оболочка этого «троянского» торта была
бы вполне реальной вещью, но внутри него можно было поместить тонкий слой
гипсового изделия под названием «Нартекс» – типа высокосортного картона. Если
он раздвинет этот ящик, то статуэтки жениха и невесты наверху торта, наверное,
опрокинутся. Оболочка торта наверняка потрескается и...
Тад писал около сорока минут, увеличивая скорость по мере
своего продвижения по бумаге, его сознание постепенно заполнялось образами и
звуками свадебного вечера, который должен был завершиться столь сокрушительным,
нокаутирующим ударом.
Наконец он отложил карандаш. Он слишком затупил его.
– Дай мне сигарету, – попросил Тад.
У Старка поднялись брови.
– Да, – повторил Тад.
На столе лежала пачка «Пэлл-Мэлл». Старк вытряхнул одну
сигарету, и Тад взял ее. Ощущение сигареты во рту показалось ему чуть странным
после стольких лет... слишком большая, что ли. Но все равно, ощущение хорошее.
Ощущение правильное.
Старк чиркнул спичкой и дал прикурить Таду, который глубоко
затянулся. Дым заполнил легкие старым безжалостным, но необходимым сейчас
образом. Он почувствовал, почти незамедлительно, какую-то слабость, но это не
меняло общего ощущения.
«А теперь мне надо выпить, – подумал Тад. – И если все это
закончится тем, что я останусь жив, я сделаю это в первую очередь».
– Я думал, что ты бросил курить, – заявил Старк.
Тад кивнул.
– Я тоже. Что я могу сказать, Джордж. Я ошибался. – Он еще
раз затянулся и выпустил дым из ноздрей. Он повернул к Старку блокнот. – Твоя
очередь, – сказал Тад.
Старк нагнулся над блокнотом и прочел последний абзац,
написанный Тадом; более этого читать не было никакой необходимости. Они оба
знали, как должно идти повествование.
«В глубине дома Джек Рэнгли и Тони Вестерман находились на
кухне, а Роллик должен был сейчас подняться наверх. Все твое были вооружены
пистолетами-пулеметами „Штайр“, единственным приличным полуавтоматическим
оружием, изготавливаемым в Америке. Даже если кто из охранников,
замаскированных под гостей, проявит прыть и догадливость, их тРоих вполне
достаточно, чтобы посеять огневой шторм, более чем удовлетворяющий все их
потребности. Дайте мне только выбраться из торта, подумал Мэшин. Это все, что я
прошу».
Старк сам закурил «Пэлл-Мэлл», взял свой карандаш «Бэрол»,
открыл свой блокнот... и затем остановился. Он смотрел на Тада абсолютно честно
и открыто.
– Я боюсь, старина, – сказал он.
И Тад ощутил большой прилив симпатии к Старку – несмотря на
все, что он знал. «Боишься. Да, конечно, – подумал Бомонт. – Только те, кто еще
ничего не понимают – малыши – не боятся. Годы пройдут, а слова на бумаге не
станут более темными... но и белые поля, уверен, не станут белее вокруг слов.
Боишься? Ты был бы безумнее, чем есть, если бы не боялся».
– Я знаю, – ответил Тад. – И ты знаешь, что это –
единственный способ сделать требуемое.
Старк кивнул и наклонился к блокноту. Еще дважды он проверил
написанный Тадом текст в последнем абзаце... и затем начал писать.
Слова сами собой формировались с ужасающей медлительностью в
сознании Тада.
«Мэшин... никогда... не задумывался»...
Долгая пауза, затем почти взрыв, на одном дыхании:
..."что это такое – иметь астму, но если бы кто-то
спросил его после всего произошедшего...
Короткая остановка.
..."он бы вспомнил свое дело у Скоретти".
Старк прочел, что он написал, затем недоверчиво взглянул на
Тада.
Тад кивнул.
– Это звучит, Джордж. – Он пощупал угол рта, который вдруг
начало саднить, и ощутил, что там появилась свежая язва. Тад взглянул на Старка
и убедился, что эта язва перекочевала к нему со рта Старка, откуда она внезапно
исчезла.
Это происходит. Это действительно происходит.
– Продолжай, Джордж, – сказал он. – Выбей дьявола из всего
этого.
Но Старк уже сам снова склонился над блокнотом, и сейчас он
писал куда быстрее.
Старк писал почти полчаса и наконец отложил карандаш с
жестом удовлетворения.
– Это хорошо, – сказал он тихо, пожирая глазами написанное.
– Это настолько хорошо, как только возможно.
Тад взял его блокнот и начал читать – причем, в отличие от
Старка, он читал все написанное. То, что он искал, начало прорисовываться на
третьей странице из тех девяти, которые успел исписать Старк.
«Мэшин слышал ликующие возгласы и замер, сжимая свой „Хеклер
и Кох“, а затем понял, что происходит. Гости – их было не менее двух сотен, –
толпились у длинных столов, поставленных под гигантским сине-желтым шатром на
досках, призванных защитить газон от острых шпилек женской обуви. Эти гости
стоя и шумно приветствовали появление ввозимого торта, украшенного множеством
воробьев».
«Он не знает, – подумал Тад. – Он пишет слово „воробьи“ и не
имеет ни малейшего... понятия о них».
Он слышал над собой, на крыше их безостановочное движение,
назад и вперед, и близнецы несколько раз поглядывали на потолок перед тем, как
уснуть, поэтому Тад знал, что и они тоже слышат птиц.
Но не Джордж.
Для него воробьи не существуют.
Тад вновь вернулся к рукописи. Слово «воробьи» стало
попадаться все чаще и чаще, а в последнем абзаце весь текст был прямо-таки
пропитан ими.
«Мэшин обнаружил позднее, что воробьи улетают, и
единственными людьми, привязанными к нему, как воробьи на ниточке, были Джек
Рэнгли и Лестер Роллик. Все же прочие воробьи, с которыми он летал десять лет,
теперь взлетели в небо. Воробьи. И они начали летать еще до того, как Мэшин
крикнул им на их воробьином языке».
– Хорошо? – Старк спросил о этом Тада с нескрываемой
гордостью, когда тот положил блокнот на место. – Что ты думаешь?
– Я думаю, это прекрасно, – ответил Тад. – Но ты же знаешь
это, ведь так?
– Да... но мне хотелось услышать это от тебя, старина.
– Я также думаю, что ты сейчас выглядишь намного лучше.
Что было правдой. Пока Старк был погружен в мрачный и
ужасный мир Алексиса Мэшина, он начал исцеляться.
Язвы исчезли. Разрушенная и расползавшаяся кожа снова почти
срослась; края этой новой кожи в нескольких местах полностью затянули раны и
щели, в других – почти сошлись друг с другом в стремлении сомкнуться. Вновь
появились брови. Капли гноя, которые прекратили рубашку Старка в какую-то клейкую
желтую тряпку, подсыхали.
