Ну, да ладно, теперь все это не играет никакой роли. Это
лишь доказывает, что никто не может всегда устоять перед мужским напором.
«Большой кадр» сумел подурить ей голову, но эта канитель, по крайней мере, была
весьма короткой. И с ней давно покончено.
Доди Эберхарт достигла площадки третьего этажа, ее ладонь
сжалась в некое подобие кулака, которым она собиралась воспользоваться вместо
дверного молотка – времена вежливых постукиваний давно закончились. И тут она
заметила, что ее дверной молоток сейчас не понадобится. Дверь была незаперта.
– Иисус оплаканный, – пробормотала Доди, округлив губы.
Здесь не было поблизости гнезда наркоманов, но если им хотелось очистить
какую-нибудь из квартир, наркоманы охотнее всего пошли бы в незапертую. Парень
оказался даже глупее, чем она предполагала.
Она налегла на дверь, и та легко отворилась.
– Клоусон! – проорала она тоном, обещающим гром и молнии.
Ответа не было. Взглянув в короткий коридор, она увидела
опущенные занавески в гостиной и включенный верхний свет. Тихо играло радио.
– Клоусон, я хочу поговорить с тобой! Она прошла короткий
коридор... и остановилась. Одна из подушек софы валялась на полу.
Это было все. Нет никаких следов, что квартирку обчистил
голодный наркоман, но ее инстинкт был еще слишком силен, и весь ее гнев
испарился за одну секунду. Она чуяла что-то. Это что-то было очень слабым
запахом, и оно было здесь. Чуточку напоминает испорченную, но еще не прогнившую
еду. Это был не тот в точности запах, но самый похожий из тех, что шли на ум.
Приходилось ли ей ощущать его раньше? Она подумала, что да.
А кроме того, здесь пахло еще чем-то, хотя она не была
уверена, что это улавливает именно ее нос, а не что-то другое в ней. Здесь она
легко согласилась бы с патрульным Хэмильтоном из Коннектикута в его
предположении, что это запах беды.
Она стояла, все еще глядя на скомканную подушку и слыша
радио. То, что не смогли вызвать три лестничных пролета, запросто вызвала эта
самая невинная подушка – ее сердце громко колотилось в груди, а дыхание
сделалось трудным и прерывистым. Что-то здесь было не в порядке. И даже еще
хуже. Вопросом оставалось, стоит ли ей вмешиваться в это или нет.
Здравый смысл советовал ей уйти, уйти, пока еще есть путь
назад, н этот здравый смысл всегда был очень силен в ней. Любопытство толкало
ее оставаться здесь и поглядеть... и оно было еще сильнее.
Она повертела головой у входа в гостиную и сперва посмотрела
направо, где стоял этот дурацкий камин и находились два окна, открывавшие обзор
на Эл-стрит. Там не было больше ничего. Затем она посмотрела налево, и ее
голова внезапно застыла. Казалось, ее закрепили в этом положении. Глаза Доди
вытаращились.
Это оцепенение длилось секунды три, не более, но показалось
ей намного дольше. И она увидела все, вплоть до мельчайших деталей; ее мозг
сделал собственную фотографию того, что увидели глаза, с той же ясностью и
четкостью, которую затем вскоре пытался обеспечить следственный фотограф.
Она увидела две бутылки пива «Эмстел» на кофейном столике,
одну пустую, другую наполовину полную с кружочком пены, еще оставшимся на ее
горлышке. Она увидела поднос с надписью «ЗЕМЛЯ ЧИКАГО» на изогнутой
поверхности. Она увидела два окурка сигарет без фильтра, вдавленных посередине
кристально белого подноса, хотя, как она знала, «Большой кадр» и не курил – по
крайней мере сигареты. Она увидела небольшую пластиковую коробку с кнопками,
лежащую между бутылками и подносом. Большинство кнопок, которыми Клоусон
прикреплял на доске в кухне всякие вырезки, были рассыпаны по стеклянной
поверхности кофейного столика. Она также заметила, что некоторые кнопки
застряли в журнале «Пипл», том самом номере, где рассказывалась история о Таде
Бомонте и Джордже Старке. Она могла увидеть мистера и миссис Бомонт, пожимающих
на фотографии руки другу другу через могилу Старка, хотя с ее места они
казались стоящими где-то ниже могилы. Эту историю, как говорил Фредерик
Клоусон, не должны никогда напечатать. Поэтому он и надеялся стать сравнительно
богатым человеком. Но он ошибался. Вообще, как выяснялось, он ошибался во всем.
Она могла видеть Фредерика Клоусона, сидящего в одном из
двух кресел гостиной. Он был привязан. Он был раздет, и вся его одежда была
заброшена комком под кофейный столик. Она увидела кровавую дыру в его паху. Во
рту мистера «Большой кадр» торчал его же член. Убийца также вырезал язык
Клоусона, прибив его на стену теми же самыми кнопками. Вся эта ужасная картина
молниеносно отпечаталась в мозгу Доди. Кровь растеклась по обоям причудливыми
волнами.
Убийца использовал еще одну кнопку с ярко зеленой шляпкой,
чтобы приколоть вторую страницу статьи из журнала «Пипл» к груди бывшего «Большого
кадра». Она не могла рассмотреть лицо Лиз Бомонт – оно было залито кровью
Клоусона, не смогла увидеть женскую руку, высовывающую парочку гномов для
демонстрации их улыбающемуся Таду. Она вспомнила, что это фото особенно
раздражало Клоусона. – «Какая чушь! – воскликнул тогда он. – Она ненавидит
домашнее хозяйство – я помню, как она заявляла об этом в интервью сразу после
публикации первого романа Бомонта».
На стене поверх прибитого языка были написаны кровью при
помощи пальца следующие слова:
ВОРОБЬИ ЛЕТАЮТ СНОВА
– Иисус Христос, – подумалось вдруг ей. – Ведь это же совсем
как роман Джорджа Старка... то, что обычно проделывает Алексис Мэшин.
Сзади нее послышался мягкий звук, как от легкого удара.
Доди Эберхарт вскрикнула и круто обернулась. Мэшин шел к ней
со своими ужасными ножницами, обагренными кровью Фредерика Клоусона. Его лицо
представляло собой лишь сетку шрамов, которыми разукрасила его Нони Гриффитс в
самом конце романа «Путь Мэшина» и...
Но на самом деле здесь никого не было. Просто захлопнулась
дверь, и все, а это нередко случается с дверьми.
«Что же это? – снова спросили самые потаенные закоулки ее
мозга, все более громким и испуганным голосом. – Надо было остаться там, на
лестнице, в стороне, не открывать эту проклятую дверь – и у тебя не было бы
никаких проблем. Тебе же вполне хватило бы небольшой щели у двери, чтобы
позвать его, даже без крика».
Теперь ее глаза снова обратились на пивные бутылки, стоявшие
на кофейном столике. Одна пустая. Другая полупустая, с еще не осевшим колечком
пены внутри горлышка.
Убийца был за дверью, когда она вошла. Если бы она повернула
к нему голову, она бы тотчас увидела его... и, конечно, уже была бы на том
свете, как и Клоусон.
И пока она стояла там, потрясенная столь красочным зрелищем,
убийца просто вышел из квартиры, закрыв дверь.
Ноги не выдержали этого напряжения, она рухнула на колени с
грацией слонихи, и в такой позе очень напоминала девушку, принимающую причастие
в церкви. Ее мозг исступленно прокручивал одну и ту же мысль, подобно белке,
бегущей в своем колесе: «Ох, я не должна кричать, он ведь вернется, ох, я не
должна кричать, он ведь вернется, я не должна кричать...»
